— Имя знаю. Жак. Но, думаю, это погоняло.

— Дальше?

— После налета на банк мы больше не виделись. А встретил я его случайно. Возле Апраксина Двора… Нам не заплатили за работу. Ну, за налет. Точнее, заплатили, но мало.

— Сколько?

— По тридцать рублей.

— Не густо. А в банке взяли сколько?

— Газеты писали — полтора миллиона.

— А вам всего по тридцать?

— Поэтому в кабаке и горевали. Пока эта лярва не подсела. — Китаец помялся, неожиданно спросил: — А по какой статье я пойду?

— Естественно, по политической.

— Как — по политической?.. Я же вор! Какая у меня политика? Круглое таскать, плоское катать! А этих политических сук я терпеть не могу!.. Они, ваше благородие, страшнее даже убийц! Те хоть за дело убивают, а эти за идею. А идея — это что такое? Это вроде запаха от человека!.. Вот, к примеру, не понравился мне ваш запах, я вам немедля в лоб пулю!

Мирон Яковлевич с довольным видом потер ладони, прошелся из угла в угол комнаты.

— Очень хорошо, Иван Михайлович… Будем договариваться.

— О чем? — спросил тот настороженно.

— О сотрудничестве. Вы поможете нам, мы — вам.

— А в чем я могу помочь?.. Я ведь даже не знаю, где кого искать.

— Подумаем вместе, прикинем. Тут главное, без горячки. Не спеша, толково, с расстановкой. А там, глядишь, и вырулим на кого-нибудь из ваших корешей. Правильно я рассуждаю?

Китаец пожал плечами, неуверенно ответил:

— Наверно.

Жак спал в своей съемной комнатушке крепко, не чувствуя ни жесткого матраца, ни панцирной сетки. Очнулся от того, что в дверь кто-то резко и длинно позвонил.

Вскочил, сбросил ноги на пол и некоторое время не мог сообразить, где он и кто звонит.

За окном было темно.

В дверь комнатушки тут же постучали, и квартирная хозяйка по-вороньи прокаркала:

— Господин Жак!.. Вы дома? К вам пришли!

Жак пятерней разгреб волосы, вытер рукавом ссохшиеся губы, вышел из комнаты. Спросил хозяйку, сморщенную как годовалый соленый огурец:

— Кто спрашивает, мадам Ульяна?

— Мужчина. Стоит на площадке, ждет.

— Одет как?

— По-вашему, я его разглядывала? По-людски одет.

— Не в мундире?

— Вы, господин Жак, или с перепою задаете такие вопросы, или со сна. Открывайте дверь и сами все увидите.

На площадке стоял собственной персоной господин Беловольский.

— Спите, что ли, господин хороший? — недовольно поинтересовался гость и переступил порог.

Выглянувшая из своей комнаты хозяйка изобразила что-то похожее на поклон и исчезла.

Беловольский увидел открытую дверь, направился туда. Жак шел за ним.

— В темноте, что ли, живете? — все тем же недовольным тоном спросил визитер и включил свет.

Оба поморщились от яркости. Беловольский сел на продавленный стул.

Жак опустился на кровать, предварительно затянув ее серым одеялом.

Гость неторопливо достал из внутреннего кармана пиджака плотное портмоне, вынул оттуда две сотенные бумажки, положил на стол.

— Вот развожу дополнительное вознаграждение за проведенную операцию в банке. Чтобы не было нареканий и неудовольствий. Руководство благодарит вас, все было четко и даже отчаянно смело.

Жак взял деньги, сунул их под матрац.

— Благодарю… А мы, грешным делом, даже гневались, что мало заплатили.

— Мы — это кто?

— Мы с Китайцем.

Беловольский удивленно вскинул брови.

— Вы с ним встречаетесь?

— Случайно. Возле Апраксина Двора. Затем даже в кабачишко заглянули.

— То-то днем спите. — Гость поднялся, исподлобья взглянул на Жака. — Рекомендую больше ни с кем не встречаться. С Китайцем в том числе. Мы это пресекаем в корне. Вы меня поняли?

— Так ведь случайно!

— Не приведи господь, чтоб случайность перешла в закономерность. — Беловольский руки подавать не стал, шагнул к двери. На пороге остановился. — Вскоре будет новое дело, вас за день предупредят. — И покинул комнату.

Проводив гостя, Жак вернулся в комнату, остановился напротив иконы Спасителя и Божьей Матери и принялся истово молиться:

— Господи Иисусе Христе… Матерь Божья, Царица Небесная… Защитите меня и спасите от гнева Господня, от руки, зло приносящей, от помысла, в грех вводящего… Грешен, Господи, сильно грешен, за что, недостойный, каюсь и бью челом к ногам Твоим, Господь мой милосердный и справедливый…

В оперетте давали «Веселую вдову».

Народу при входе в театр толпилось предостаточно. Традиционно на ступеньках играл духовой оркестр — в этот раз он радовал публику модными аргентинскими танго, кареты и пролетки сменялись автомобилями, дамы благоухали, мужчины были галантны и предупредительны.

Табба прибыла к театру в пролетке, и узнать ее было практически невозможно. Голову ее украшал роскошный каштановый парик, который вполне походил на естественные отлично уложенные волосы, на переносицу были надеты очки в тончайшей серебряной оправе, платье могло поразить даже самых искушенных модниц.

Расплатившись с кучером, госпожа Бессмертная поднялась наверх по ступенькам в поисках своего партнера.

Барон Красинский, одетый в отлично скроенный вечерний костюм, был уже на месте.

Табба приблизилась к нему, сделала маленький изящный книксен.

— Добрый вечер, барон.

Он не сразу узнал ее, от неожиданности вскрикнул:

— Боже, это вы?

— Я вас предупреждала, — бывшая актриса улыбалась. — Вы могли остаться без дамы, не узнав меня.

— Господи, вы прелестны! — барон все еще не мог прийти в себя. — Вы так прелестны!.. Табба, милая…

— Тс-с-с… — приложила она палец к губам и тихо предупредила: — Здесь нет Таббы, а есть, скажем, мадемуазель Бэрримор.

— А имя?.. Имя какое у нас?

— Жозефина Бэрримор.

— Отлично!.. Мадемуазель, я практически влюбился в вас! Я начинаю терять голову.

— Держите себя в руках, барон. Главное, не потеряйте меня.

Они направились к главному входу в театр, вошли в фойе, которое было знакомо Таббе до мелочей, стали подниматься по широкому лестничному маршу.

Изюмов стоял почти на самом верху лестницы, любезно приглашая гостей в театр, раскланивался, улыбался, за что-то благодарил.