Анна обернулась. Катя, блаженная Катя, стояла и смотрела на нее с той же кроткой улыбкой. Да черт возьми! Анна развернулась и подошла к ней.

– Прости, – сказала она.

– За что? – искренне удивилась Катя. – Бог простит.

Анна кивнула и все же пошла открыть воду. Да, с ними очень трудно. Они и она, Анна. Остальные монахини и послушницы сами по себе, и она сама по себе. Она так решила. Она привыкла все решать сама в жизни. До какого-то момента это получалось. Пока кто-то или что-то не остановил привычное течение ее жизни. Анна силой заставила себя не думать в эту сторону.

«Господи, помилуй мя, грешную…» – Анна начала повторять привычные слова молитвы, заставляя себя не пробалтывать, а вдумываться в каждое слово. Тогда действительно отвлекаешься. В маленькой скудной библиотеке монастыря Анна в прошлом году нашла жизнеописания древних святых. И сквозь сказочную, наполненную волшебными происшествиями канву житий она пыталась понять наивную и часто страшную правду жизни того, кто, родившись обычным человеком, стал святым. Святым в понимании окружающих. Так чисто жил? Так была непохожа его жизнь на жизнь других? Так много страдал и так терпеливо принимал эти страдания? Анна поймала себя на том, что невольно представила, как она рассказывает это Антону, как он слушает ее, улыбаясь глазами, как он всегда смотрел на нее, с самого первого дня их знакомства. Этот взгляд ее грел, этот взгляд был частью ее жизни, частью ее самой, она представить себе не могла, что сможет жить без него. Смогла! И сможет дальше! Да что с ней сегодня такое? Вот правда – никак не относящиеся к тебе, совершенно посторонние события могут напрочь выбить из колеи, дернуть, заставить нервничать. А ведь игуменья права. Зря Анна отмахнулась от ее слов. Молиться, молиться часами, и реальность тогда отходит.

– Его зовут Рыжий!

Анна от неожиданности вздрогнула и исподлобья взглянула на мальчика.

Тот, желая заглянуть ей в глаза, присел на корточки и оказался близко от ее лица. Анна успела разглядеть круги под глазами ребенка, заеды в уголках рта и – чистые серые глаза.

– Я тебе уже сказала – отойди от меня, – негромко проговорила Анна, не вставая с корточек и отворачиваясь от него.

– Почему? – Мальчик, ничуть не смутившись, присел рядом с ней.

– Ты меня бесишь, – так же негромко и твердо сказала Анна.

Мальчик ничего не ответил. Анна продолжала выпалывать сорняки – сныть лезла и лезла, несмотря на ежедневные прополки. Если бы все на земле было так живуче, как сорняки… Их можно вырвать с корнем, корень разрубить, и если не выбросить, не сжечь, то остаток корня начнет прорастать в землю. Часть сорняков – целебны, и монахини собирали их, пытались сушить. В прошлом году Анна насушила и ромашку, и дикую мяту, и всю зиму пили ароматный чай, который невероятно раздражал Анну. Домашний, уютный запах – Антон любил заваривать всякие травяные чаи. И в этом году Анна категорически отказалась собирать что-либо. Надо – пусть сами собирают.

Анна искоса бросила взгляд на мальчика. Тот совершенно невозмутимо ковырял небольшой палкой землю, не уходя, не вставая с корточек.

– Что ты хочешь от меня? – спросила Анна. – Что ты ко мне привязался?

Мальчик взглянул на нее, хотел что-то сказать, не нашелся. Поскреб висок, который уже успел чем-то измазать, очень по-взрослому вздохнул и сказал:

– Я понял.

Неловко встал, отряхнул землю с коленок и побежал прочь.

Анна пробормотала:

– Ничего ты не понял. А если понял, и хорошо. Пойду сегодня попрошу о переводе…

– Сестра, ты с кем разговариваешь?

Анна не слышала, как сзади к ней подошла мать Елена.

– Что-то так ожесточенно бормочешь… Ты хорошо себя чувствуешь?

Анна взглянула на ту снизу вверх и встала, пошатнувшись.

– Нет. Нехорошо. – Анна потерла лоб. Не первый раз уже у нее кружится голова, когда она резко встает.

– Приболела?

– Да, приболела. Душой и телом, матушка.

– А с телом что? – Игуменья спрашивала это серьезно, но Анна чувствовала ее легкое недоверие.

– Не знаю. Давление.

– К врачу хочешь съездить? Машина будет в город через два дня. К мать Агафье сходи пока, давление померь.

– Нет, – покачала головой Анна. – Просто… климат здешний мне не подходит. Хочу просить о переводе.

– Куда ж ты хочешь перевестись? – ничуть как будто не удивившись, спросила игуменья. – На Север? Или наоборот, где потеплее?

Анна пожала плечами.

– Подальше куда-нибудь. Я сразу хотела подальше. На Дальний Восток, например.

– Хорошо, – кивнула настоятельница. – Я подумаю. Ты конкретно какую-нибудь обитель уже себе присмотрела, сестра?

– Да, – соврала Анна, решив незамедлительно пойти в библиотеку, где был компьютер, и поискать себе монастырь.

Она представляла себе это место, совершенно не похожее на их обитель. Пусть там не будет так красиво – здесь даже слишком красиво. Ей это не нужно. Красота раздражает. Ведь наверняка не все монастыри строились в таких живописных местах.

Когда-то они любили путешествовать с Антоном по России, где только не были. И, заходя в монастыри, у нее и мысли не было, что она когда-то окажется по ту сторону монастырской стены. Но трагедия делит жизнь пополам – до и после. После – все по-другому. И туда, где она не знала столько о жизни, возврата нет.

Да, здесь тяжело. Да, ей не нравится окружение, она не может поддерживать разговоры монашек и послушниц, когда они во всем, как древние люди, ссылаются на Бога, даже погода, дождь, засуха, раньше распустившиеся в этом году тюльпаны или засохшие за зиму две прекрасные яблони, сортовые, которые цвели той весной нежно-розовыми соцветиями, – все находится в ведении Бога, потому что он для них – везде и во все вникает.

Хотя для Анны Бог тоже – везде. Иногда она просто физически чувствует присутствие огромной, неизъяснимой силы, наполняющей пространство, и тогда становится страшно. Тогда понятно, что такое Вездесущий. Кто-то это тоже понял, почувствовал так, как она. И назвал, много сотен, а то и тысяч лет назад, – Богом.

Анна, в отличие от большинства живущих в монастыре, историю знает на самом деле хорошо, а не по церковным сказаниям, подробно растолковывающим каждую фразу Нового Завета, по дню, а если есть возможность, и по часу пересказывающим события нескольких месяцев первого века нашей эры. Анна много читала, вникала, размышляла, искала и что-то для себя поняла, а что не поняла – почувствовала. Ведь есть вещи, которые можно постичь интуитивно, для которых не существует слов в человеческом языке, или же они слишком приблизительны, не выражают сути.

Ей здесь тяжело физически. Поначалу Анна находила в этом если не удовольствие, но, можно сказать, радовалась – неожиданные заботы занимали все мысли. Вставать в пять утра, спать по шесть часов всегда, никогда не высыпаясь, ни одного дня – это невыносимо, на это затрачивается очень много сил. Читать по пять-шесть часов молитвы – устаешь, особенно если делаешь это искренне. Таскать ведра с картошкой, удобрением, водой – в те концы сада, куда не доходит шланг, работать на кухне, перемывать кучу посуды, убираться, мыться в холодном душе еле теплой водой, серым мылом, вытираться полотенцами, больше похожими на ветошь, – это все тяжело не в первый день, а неделями и месяцами. Понемногу Анна привыкла, но совсем не обращать внимания на бытовые тяготы, как многие монахини, у нее пока не получается. Пока…