– Кстати, звонил твой… брат. – Настоятельница смотрела на нее непроницаемыми темными глазами, и невозможно было понять, о чем она на самом деле думает.

– Хорошо, – кивнула Анна.

– Ты не хочешь узнать, здоров ли он?

– Раз звонил, значит, здоров, – проговорила Анна, отворачиваясь от цепкого взгляда настоятельницы.

– Не скажи… – покачала головой мать Елена. – Раз звонил, значит, жив…

Анна помедлила. Потом все-таки спросила:

– Что-то случилось? Что-то не так?

– Смирять тебе нужно свою брань, сестра. И не пытаться разобраться в Божьих помыслах. Нам это не под силу. Только ожесточишься от непонимания.

Анна опустила голову. Знает ли настоятельница, что у нее есть дочь? Сказал ли ей об этом отец Василий, духовник их монастыря, которому она все-таки рассказала об этом, написала в письме – так у них заведено, они каются в письмах, кто-то просит совета во всем, кто-то описывает свои страхи, сомнения, мнимые и настоящие прегрешения. Анна решила, что если не сказать ему «как на духу», но вообще нет смысла ни в чем, если уж с духовником лукавить… Своей «духовной матери», Агафье, которую ей назначили для «духовного окормления» и подготовки к постригу, она вообще ничего говорить не может, личное никак не преодолевается. Ей по-человечески неприятна мать Агафья, и язык не поворачивается говорить с ней искренне, как с духовной сущностью, а не с человеком. Сказал ли настоятельнице о Нике отец Иннокентий, который помог ей попасть сюда? Знает ли кто еще в монастыре ее тайну? Есть дочь или была дочь, как правильно сказать… Кому сказать? Богу? Он и так все знает. Людям? А им не надо ничего знать. А для нее самой – как? Никак! Анна, чувствуя, что от невозможности договориться с самой собой у нее начинает тяжело биться кровь в затылке, словно еще больше нагоняя мрачные, давящие мысли, негромко проговорила:

– Я пойду, матушка? Воды попью, работы много.

– Господь с тобой, иди, сестра, благословляю, иди, работай, – кивнула без улыбки игуменья и первая ушла.

Анна сама избрала этот путь, и ей так лучше, да, лучше. Анна сделала все в саду очень быстро и, помыв саднящие от сорняков руки, направилась в библиотеку. Уже войдя в полутемную, пахнущую сыростью и старыми книгами комнату, по стенам которой были прибиты простые деревянные стеллажи, она услышала с улицы крики. Крики? У них? Анна недоверчиво посмотрела в небольшое оконце, ничего не увидела. Да, для нее в эти дни – искус за искусом. Ну что ж, если верить официальной теологии, преодоление искушений только укрепляет ее веру, которой ей так не хватает. Не хватает – глубины, истинности всеохватной, нерассуждающей веры…

Анна включила старенький компьютер – кто-то отдал монастырю в дар. В кабинете у настоятельницы компьютер был вполне современный, а в библиотеке даже монитор – серый, квадратный, с блеклым мерцающим экраном.

Может… зайти в свою почту? Анна в нерешительности стала набирать пароль. Потом резко все стерла. Что это? Зачем ей это? Зачем ей тысячи писем, которые наверняка пришли за эти два года – ведь кто-то не знает, что она здесь, кто-то наивно полагает, что она будет, как раньше, выслушивать истории чужой жизни, рассказы о корыстных начальниках, заброшенных музеях, плохо отапливаемых школах…

Анна выключила компьютер, посидела, стараясь собраться с мыслями. Чтобы искать другую обитель, надо выйти из ворот ее монастыря. Не ногами выйти, а мыслями. Смотреть, читать, листать, вглядываться в картинки, размышлять… Нет, нет…

Уже не первый раз за сегодняшний день ей становилось как-то зябко, тревожно, нехорошо. Против ее воли вспоминались то Никино лицо, то смеющиеся глаза Антона, и, главное, она никак, просто никак не могла сосредоточиться и подумать об Артеме. Анна быстро достала висящий на груди вместе с крестиком крохотный медальон и хотела открыть его, чтобы посмотреть на сына. Медальон никак не открывался. Анна зажала его в руке, прислонила к щеке. Плохо, очень плохо, все очень плохо. И так – плохо, и так – плохо. Да, она понимает, она бросила дочь. Но она ничего с этим поделать не может. И мужа бросила. Ну и что? Не ее же это вина, нет, не ее. Так решил Бог. Ведь именно он все решает, вообще все? По крайней мере, так здесь говорят все вокруг. И ее это устраивает. Если решает все Бог, то она не виновата.

А ей это важно? Значит, стало важно. Анна с силой помотала головой. Да что происходит?

Она вышла из душного помещения библиотеки на улицу и увидела, как у дальней стены, где находились центральные ворота, снуют монахини. Оттуда и доносились громкие голоса.

Анна помедлила, но все же пошла к воротам.

Ее обогнала Стеша, шагавшая по дорожке так быстро, что полы ее черного платья развевались, как от сильного ветра.

– Слышала новости, сестра? – Стеша говорила озабоченно, в ее глазах Анна помимо своей воли уловила что-то веселое и озорное.

Анна молча помотала головой.

– Пойдем, сама все увидишь.

– А что случилось?

– Женщина эта, которая приехала в приют…

– Разве у нас уже открылся приют? – перебила ее Анна.

– Вот с их приездом как раз и открылся, – улыбнулась Стеша, быстро оглядываясь. – Да вот какие чудеса… Татьяна, кажется, она… В лавку зашла, несколько бутылок кагора взяла там да и убежала.

– Как убежала? – ахнула Анна.

– Да еще и разбила случайно окно…

– Как можно было разбить случайно окно, на котором решетки с улицы?

– А она изнутри как-то… То ли упала на него, то ли попала чем-то… Или с дверью как-то перепутала… Не знаю, я же не видела. Вот убытки какие, да и срам. – Стеша стала смеяться, но сама себя остановила и быстро, размашисто перекрестилась.

– Да уж, сраму-то не оберешься… – покачала головой Анна. – Вот я и говорю – зачем это все? А… – Она даже остановилась. – А что с мальчиком этим?

Стеша пожала плечами.

– Господь милостив. Вернет мать.

Анна махнула рукой. Вот от этого она никак не приживется в монастыре. Оттого что во всех случаях ничего ни думать, ни решать не надо. Потому что все решает Господь. А кто ее привел сюда? Она сама. Так она думает. А кто привел сюда Стешу? А эту несчастную Татьяну, опухшую от пьянства? А кто привел мальчика, чтобы раздражать Анну? Огромный всевидящий и всеслышащий мозг, огромное око, невидимое, но которое видит все? Может, и так… Не мозг – мировая душа? Объяснял же Бог – не ищи меня, в том смысле, что не пытайся даже понять, кто я, не поймешь… Зачем тогда создал такими, пытающимися докопаться, понять, связать одно с одним, почему просто не поём – не вьём гнезда и не поём в них? Хотя мы ведь не знаем, о чем поют птицы…

– А если не вернется она? Мальчик-то здесь не может оставаться.

– Вряд ли оставят, – согласилась Стеша. – В детский дом отправят, наверняка.

Когда Анна со Стешей подошли к лавке, туда уже пришла и настоятельница. Она негромко переговаривалась с двумя пожилыми монахинями.