тайни: да. это ирония.

я: ой.

тайни (цыкает): не надо ойкать мне. мне нормально. у меня просто кость широкая.

я: чувак, у тебя не только кость широкая.

тайни: значит, во мне много чего любить!

я: но на это и сил много уйдет.

тайни: дорогой, я того стою.

самое ненормальное, что я обязан признать: в нем есть что-то привлекательное. не понимаю. Но даже при том, что он огромен, словно дом (не домишко какого-то бедняка, учтите), у него поразительно гладкая кожа, яркие зеленые глаза, и все пропорционально. поэтому тайни меня не отталкивает, чего я ждал бы в отношении человека, который больше меня в три раза. мне хочется объявить, что мне надо пойти кое-кого убить, а не гулять тут с ним. но тайни как-то немного развеивает мысли об убийстве. хотя это не значит, что они вообще пропадают.

по пути к миллениум-парку он рассказывает о своем «танцоре тайни» и о том, каким трудом ему все это дается: написать, сыграть, поставить, спродюсировать, проработать хореографию, продумать костюмы, свет, декорации, а также добиться финансирования. в целом он не в своем уме, и поскольку я тоже изо всех сил хочу из своей головы выбраться, я очень стараюсь следить за его рассказом. как и в общении с маурой (драная ведьма тварь муссолини «аль-каида» дарт вейдер никчемность), мне самому ничего говорить не приходится, и это отлично.

когда мы подходим к парку, тайни направляется прямиком к бобу. я почему-то не удивлен.

боб – это реально идиотская скульптура, которую создали специально для миллениум-парка, – наверное, в сам миллениум – изначально она называлась иначе, но все стали звать ее бобом, и это прилипло. она и выглядит как огромный полый металлический боб с зеркальной поверхностью, под который можно зайти и посмотреть на себя как в кривом зеркале. я его уже видел во время школьных экскурсий, но впервые попал сюда с такой громадиной, как тайни. обычно свое отражение находишь не сразу, но на этот раз я знаю, что я – изогнутая веточка рядом с огромным шарочеловеком. увидев себя таким, тайни хихикает. естественно так, и-хи-хи-хи. когда девчонки так делают, меня это бесит, потому что звучит фальшиво. но у тайни – нет. такое ощущение, что его сама жизнь пощекотала.

попробовав изобразить перед отражающей поверхностью боба балерину, бейсболиста, замахивающегося битой, девицу из клипа «памп-ап-зе-джем» и танцующую девушку на вершине горы из мюзикла «звуки музыки», тайни ведет меня к скамейке с видом на лейк-шор-драйв. я-то ждал, что он к этому моменту уже весь вспотел, потому что, если посмотреть правде в глаза, почти все толстяки запотевают даже пока твинки[13] до рта донесут. но тайни настолько сказочный, что не потеет.

тайни: ну, расскажи тайни, что тебя беспокоит.

ответить я на это не могу – он так это сказал, что вместо «тайни» запросто можно подставить слово «маме».

я: а тайни может нормально разговаривать?

тайни (изо всех сил подражая андерсону куперу[14]): может, да. но когда он это делает, выходит далеко не так весело.

я: ты как педик.

тайни: гм… а на это типа нет причин?

я: да, но. я не знаю. мне педики не нравятся.

тайни: но сам-то ты себе наверняка нравишься?

блинский блин, хотел бы я тоже быть с той же планеты, откуда он прилетел. он это серьезно? я смотрю на тайни и понимаю, что да.

я: с чего бы я вдруг себе нравился? никому не нравлюсь.

тайни: мне нравишься.

я: ты меня не знаешь совсем.

тайни: но хочу узнать.

это так глупо, но я вдруг начинаю орать.

я: заткнись! заткнись!

тайни вроде сильно обиделся, так что приходится объясняться.

я: ха, блин, не в тебе дело, ясно? ты хороший. а я нет. я плохой. понял? и прекрати это!

теперь он не обиженный; теперь он грустный. за меня грустит. он видит меня насквозь. боже.

я: какой бред.

тайни как будто знает, что если он до меня дотронется, то я, наверное, сорвусь на нем и начну его колотить, расплачусь, после чего ни за что не захочу его видеть. поэтому он молча сидит, а я хватаюсь за голову, словно чтобы ее не разорвало – в буквальном смысле. дело-то в том, что ему даже не обязательно меня трогать, потому что тайни купер такой человек, что когда он рядом, ты это знаешь. ему достаточно просто быть поблизости.

я: черт черт черт черт черт черт черт черт

вот что самое ненормальное и гадкое: где-то в глубине я думаю, что заслужил это. что, может, если бы я не был таким говном, айзек оказался бы настоящим. не будь я таким дерьмовым человеком, у меня все могло бы пойти нормально. и это несправедливо, потому что я не просил, чтобы папа нас бросил, я не просил депрессию, я не просил, чтобы мы были бедные, я не просил, чтобы меня возбуждали пацаны, я не просил уродиться таким тупым, я не просил, чтобы у меня настоящих друзей не было, я не просил, чтобы у меня такое дерьмо лезло изо рта, которое лезет, когда я его открываю. я надеялся лишь немного передохнуть от всего этого, надеялся на хоть что-то одно хорошее, блин, а оказалось, что запрос явно чрезмерный, я слишком размечтался.

и я не понимаю, почему этот парень, который сам о себе мюзиклы пишет, сидит со мной. я что, настолько жалкий? или ему звездочку дают за заслуги, когда он по кускам собирает разбитых людей?

я отпускаю голову. не помогает. вынырнув на поверхность, я смотрю на тайни, и опять меня охватывает это странное чувство. он не просто на меня смотрит – он меня видит. и глаза у него практически сияют.

тайни: я никогда на первом свидании не целуюсь.

я смотрю на него, совершенно ничего не понимая, а он потом добавляет:

тайни: …но иногда делаю исключения.

мой прежний шок сменяется шоком другого вида, ударом тока, так как в этот самый момент, хотя он и огромный, хотя он и совсем меня не знает, хотя он занимает места на скамейке в три раза больше, чем я, тайни купер вдруг на удивление начинает казаться несомненно привлекательным. да, кожа гладкая, улыбка мягкая, а самое главное глаза – в них такая дикая надежда, такое безумное желание и какая-то смешная взбалмошность, и даже при том, что, на мой взгляд, это совершенно глупо, и при том, что никогда не почувствую того, что чувствует он, я как минимум не против его поцеловать и посмотреть, что произойдет. тайни после сказанного начинает краснеть, и даже наклониться ко мне робеет, поэтому я сам приподнимаюсь и целую его с открытыми глазами, потому что мне хочется увидеть его удивление и счастье, ведь своих я не увижу и даже не почувствую.