— Насколько я понимаю, — сказал Кервински, краснея, — ты был знаком с Рональдом Шоу и со многими другими звездами? Интересно, какой он из себя?

Все гомосексуалисты знали о Шоу.

— Я его почти не знал, — уклончиво ответил Джим. — Просто несколько раз играл с ним в теннис.

— Я слышал о нем всякие странные истории, но я так думаю, все это вранье.

— Да? Какие это истории? — Джим был само коварство.

Сержант побагровел:

— Ну, всякие истории. Те, что обычно рассказывают о голливудских знаменитостях. Я так думаю, все это вранье.

— Людям рот не заткнешь.

— Кстати, — сказал Кервински, рассматривая зеленую водянистую капусту, — в этом месяце будут присваиваться очередные звания.

— Да?

— Я рекомендовал капитану дать тебе рядового первого класса. — сержант положил капусту в рот.

— Большое спасибо, — сказал Джим, опасаясь худшего.

Кервински задумчиво жевал.

— Нужно нам как-нибудь пообедать вместе. Я знаю один прекрасный ресторан недалеко от Броадмур. Мы, холостяки, должны держаться вместе, — добавил он, усмехнувшись.

— Это было бы здорово, — сказал Джим, надеясь, что когда он в конце концов скажет сержанту нет, Кервински не будет долго переживать.

— А потом, — сказал Кервински, — я знаю несколько здешних девушек. Они очень миленькие, тебе непременно понравятся. Ты уже познакомился в городе с какой-нибудь?

Джим отрицательно покачал головой.

— Что-то ты не жалуешь колорадских девушек. Где же твоя южная галантность?

Джим стал разыгрывать южный идиотизм.

— Я просто редко хожу в город, вот и все дела, — сказал он.

— Говоря между нами, я тоже. Знаешь, девушки здесь вовсе не так привлекательны, как дома.

Он подмигнул, а Джима передернуло. Хотя в армии невозможно было открыто говорить о таких вещах, существовали более прямолинейные способы обольщения. При нынешней тактике сержанту, чтобы добиться своего, понадобится несколько недель. Джим пообещал сержанту пообедать с ним вскоре в ресторане, потом извинился и пошел к себе в казарму.

На его койке сидело несколько человек. Большинство из них — штабные уже не первой молодости. Они вели между собой неторопливый разговор. Хотя Джим и сделал знак, сидите, мол, они пересели на другие койки. Джим снял рубашку и лег. Он не произнес ни слова. Разговор продолжался.

Как и всегда, это были сплошные сетования. Каждый из них, находясь в армии, терял сумасшедшие деньги. Все офицеры несправедливы, а женщины — изменницы. Джим лежал на спине поверх грубошерстного коричневого одеяла и разглядывал темные балки. В казарме всегда было сумрачно. Казалось, здесь вечно не хватает тепла и света. Он повернулся к печке и тут увидел новичка, молодого капрала, который сидел на ближайшей к печке койке и вежливо слушал, явно полагая, что, если хочешь, чтобы тебя считали своим, нужно выслушивать бесконечные разговоры вокруг одного и того же. А еще ты должен как закон природы принять, что каждый вывод будет повторяться сотни раз, а часто и теми же самыми словами, словно в каком-то речитативе.

Один из наиболее важных сержантов, секретарь офицера-кадровика, рассказывал о генерале:

— Да он просто профессионально непригоден! Заходит он тут на днях в наш кабинет и говорит: сержант, говорит, сколько у нас людей в Уозерлифилд? Ни одного, говорю я, их всех вчера перевели в истребительное авиакрыло. Представляете, он даже не знал, что одна из его баз за день до этого была переподчинена. Он постарался спасти лицо, сказал, что переподчинение, мол, должно было произойти в другой день, но теперь вы имеете представление, как у него шарики крутятся, если только они крутятся. Он постоянно вынашивает всякие идеи, как укрепить дисциплину, словно мы и так целый день не трудимся в поте лица, чтобы в его авиакрыле вертелись все колесики. Представляете, не знать, что Уэзерлифилд переподчинен.

Остальные согласились, что генерал слишком уж суров и умом не блещет. Другой сержант сформулировал это следующим образом:

— Хотел бы я посмотреть, как он крутится на гражданке. Бьюсь об заклад, он и тридцати пяти баксов в неделю не зашибает.

Другие торжественно согласились. В их мире генерал стоил бы куда меньше, чем они. А уж тридцать пять баксов в неделю точно не смог бы зашибить.

Затем разговор перешел на женщин. Кому-то нравились пышные женщины, кому-то нравились маленькие женщины. Кому-то нравились блондинки, кому-то брюнетки, а нескольким нравились рыжеволосые женщины. Но все сходились в том, что им нравятся женщины. Глаза их начинали светиться, когда они рассказывали о своих женах, любовницах, фантазиях. Джим был удивлен и озадачен: неужели эти штабные действительно нравятся женщинам? Внешне все они были довольно неприятны. Либо чересчур толстые, либо чересчур худые. Неужели женщины могут любить таких? Тем не менее, они постоянно рассказывали о своих победах, хвастались, чтобы произвести впечатление на других хвастающихся. Вероятно, то, что они говорили, было правдой, но все-таки сама мысль о влюбленном штабном была Джиму невыносима.

Потом один из них упомянул о гомосексуалистах. Насколько было известно Джиму, в казарме таковых вообще не было. Разве что тот солдат, который и завел этот разговор. Он был маленьким, кругленьким, с неприятным монотонным голосом.

— А на следующий день этот педик подходит ко мне в сортире кинотеатра и приглашает меня с собой. Меня! Ну, я ему сказал, что я о нем думаю. Сказал, что если он не исчезнет, я ему шею сломаю. Он, конечно, ноги в руки — только я его и видел.

Другие торжественно кивали, слушая эту историю, и каждый рассказал похожую, хотя у других злосчастным педикам доставалось от взбешенного героя.

Джим старался не рассмеяться. Странным образом предложения подобного рода делались самым уродливым и подозрительным типам. Джим бросил взгляд на молодого капрала. Это был темноволосый парень с серыми глазами и худым, стройным, казавшимся сильным телом. Глядя на него сквозь полузакрытые глаза, Джим почувствовал желание.

Впервые за многие месяцы ему захотелось секса. Он хотел этого молодого капрала. В своих фантазиях он насиловал его, занимался с ним любовью, боготворил его. Они будут братьями, они никогда не расстанутся.

— Город просто наводнен этими проклятыми педиками, — гнусавил лысый солдат. — Нужно быть осторожным.

Но разговор уже перешел на другую тему и никто, кроме Джима, его не слышал. Солдат посмотрел на Джима, словно бы ища у него поддержки.

— Что, разве нет?

— Верно-верно, — сказал Джим, продолжая глядеть на капрала, который сонно позевывал.

Джим вскоре подружился с капралом. Его звали Кен Вудроу, двадцати одного года от роду, родом из Кливленда, в армии полтора года. Он закончил колледж, готовящий секретарей, и мечтал работать на какого-нибудь промышленного магната, желательно где-нибудь на Среднем Западе, потому что люди там настоящие. Кен рассказывал Джиму все о себе, а Джим слушал внимательно. Он совсем потерял голову и мог думать только о том, как бы ему затащить Кена в постель. После Боба никто еще так не возбуждал его. Но в Бобе он видел родную душу, близнеца, без которого не чувствовал себя цельным. К Кену же его влекло одно только вожделение. Он должен овладеть им.