арфы, но он встревожил Вас и тронул Вашу душу. Вы услышали мою боль. Я тогда не могла дать Вам знать о себе более явным образом, ибо Вы еще не были свободны от оков материи, и потому показалась барону Ферое, последователю Сведенборга, духовидцу, и попросила передать Вам загадочную фразу. Его слова предостерегли Вас от опасности, которой Вы подвергались, и внушили Вам желание откликнуться на зов любви и проникнуть в мир духов.

Остальное Вы знаете. Что мне делать: уйти или остаться? И будет ли тень счастливее женщины?..

Тут импульс, заставлявший перо Маливера скользить по бумаге, иссяк, и мысли молодого человека, которые на время заслонила Спирита, вновь овладели его сознанием. Он прочитал написанное и твердо решил до самой смерти любить только эту невинную душу, которая столько страдала из-за него во время ее краткого пребывания на земле. «Но как же мы будем общаться? – думал он. – Может, Спирита увлечет меня туда, где она витает сама, и там будет кружить рядом со мной, видимая только для меня? Ответит ли она, если я заговорю с нею, и как я услышу ее?»

Ги не находил ответа на эти сложные вопросы, и потому, поразмыслив, отложил их и погрузился в долгие мечтания, от которых его оторвал Джек, сообщив о приходе барона Ферое.

Приятели обменялись рукопожатием, и швед с бледно-золотыми усами устроился в кресле.

– Ги, без церемоний прошу вас накормить меня завтраком. – Барон вытянул ноги к каминной решетке. – Я вышел ни свет ни заря, а когда проходил мимо вашего дома, почувствовал непреодолимое желание нанести вам визит, почти такой же ранний, как визит долгового пристава3.

– Я вам рад, барон, ваша прихоть – просто счастье для меня.

Маливер позвонил Джеку и приказал приготовить завтрак для двоих.

– Можно подумать, Ги, что вы не ложились. – Барон заметил догоревшие свечи и разбросанные по столу листы бумаги. – Вы работали этой ночью. Как скоро мы прочтем ваше творение? Это роман или поэма?

– Скорее, поэма, но не я ее сочинил: я только держал перо, мною водило вдохновение свыше.

– Понимаю, – кивнул барон. – Аполлон диктовал, Гомер записывал: именно так рождаются на свет лучшие стихи.

– Эта поэма, если можно ее так назвать, не в стихах, и мифический бог не имеет к ней никакого отношения.

– Прошу прощения! Я забыл, что вы романтик и что ваше имя должно стоять в словаре Шомпре и в письмах к Эмилии после Аполлона и муз4.

– Поскольку вы, мой дорогой барон, были для меня своего рода мистагогом и ввели в мир сверхъестественного, то нет причин скрывать, что листки, принятые вами за рукопись, продиктовал мне в течение нескольких последних ночей дух, который интересуется мною и который, похоже, знал вас на земле, потому что он упомянул ваше имя.

– Вам пришлось прибегнуть к письму, потому что между вами и посещающим вас духом еще не установилась прочная связь, – пояснил барон Ферое. – Но очень скоро надобность в таких медленных и грубых средствах общения отпадет. Ваши души научатся проникать одна в другую благодаря мысли и желаниям безо всяких внешних проявлений.

Джек доложил, что завтрак подан. Маливер, потрясенный своим странным приключением, загробной интрижкой, которой позавидовал бы сам Дон Жуан, едва прикасался к еде. Барон Ферое ел умеренно, подобно Сведенборгу, ибо тот, кто хочет жить в согласии с духами, должен по возможности ограничивать свои физические потребности.

– У вас превосходный чай, – заметил барон. – Зеленые листочки с белыми кончиками, собранные после первых весенних дождей. Китайские мандарины пьют его без сахара, маленькими глоточками, из чашек, покрытых филигранью, дабы не обжечь пальцы. Это напиток мыслителей: прежде всего он возбуждает интеллект. Такой чай, как ничто другое, легко одолевает человеческое тугодумие и располагает к видению того, что обыкновенный человек узреть не в состоянии. Раз уж вам предстоит отныне жить в сфере нематериальной, я настоятельно рекомендую этот напиток. Но вы не слушаете, мой дорогой Ги, и я понимаю вашу рассеянность. Новое положение наверняка удивляет вас.

– Да, признаюсь, я ошеломлен и все время думаю, не стал ли я жертвой какой-нибудь галлюцинации.

– Гоните прочь подобные мысли, иначе дух навсегда покинет вас. Не стремитесь найти объяснение необъяснимому, полностью подчинитесь силе, которая направляет вас, верьте ей беспрекословно. Малейшее сомнение приведет к разрыву, о котором вы будете вечно сожалеть. Души, не встретившиеся на земле, очень редко получают дозволение соединиться на небесах; воспользуйтесь им, докажите, что достойны такой счастливой участи.

– Верьте, я буду достоин и не заставлю Спириту страдать, хватит, она и так натерпелась из-за меня, пока жила на этом свете, хоть я ни в чем перед нею не виноват. Сейчас меня заботит только то, что в истории, которую она продиктовала, она не назвала своего земного имени.

– Хотите его знать? Так пойдите на кладбище Пер-Лашез, поднимитесь на холм, там рядом с часовней вы увидите надгробие из белого мрамора с большим крестом. Его перекладина украшена мраморным венком из роз с нежными лепестками – это творение известного скульптора. На медальоне внутри венка – коротенькая надпись. Вы узнаете то, что я не имею права вам открыть. Немая могила поговорит с вами вместо меня, хотя, на мой взгляд, это не более чем праздное любопытство. Что значит земное имя, когда речь идет о вечной любви? Но вы еще не совсем освободились от человеческих представлений, это понятно. Прошло еще слишком мало времени с тех пор, как вы ступили за тот круг, в котором замкнута обыденная жизнь.

Барон Ферое откланялся, а Маливер оделся, приказал запрягать и поехал к самым известным цветочникам, чтобы найти белые лилии. В разгар зимы ему с большим трудом удалось раздобыть то, что он хотел. Но в Париже, если ты платишь, нет ничего невозможного. Он нашел-таки букет лилий и с бьющимся сердцем и слезами на глазах поднялся на холм.

Еще не растаявшие снежные хлопья серебряными слезами блестели на потемневших ветках елей, тиса, кипарисов и плюща, белыми шапочками укрывали лепные надгробия, верхушки и перекладины крестов. Желтовато-серое, тяжелое, будто свинец, – словом, самое подходящее для кладбища небо висело низко; резкий ветер со стоном проносился по закоулкам этого города из надгробий, созданных под стать усопшим по ничтожным человеческим меркам. Маливер вскоре добрался до часовни и неподалеку от нее, за оградой, увитой ирландским плющом, увидел белую гробницу, которая казалась еще белее от тонкого слоя снега. Он нагнулся над решеткой и в центре венка из роз прочитал высеченные в мраморе слова: «Лавиния д’Офидени, сестра Филомена, почила восемнадцати лет от