и даже согласился сыграть в вист у старой герцогини де С***: ему было все равно, как убивать время.

Но, несмотря на все попытки Ги ухватиться за жизнь, властная сила влекла его за пределы земной сферы. Он ходил по земле, а его уносило ввысь. Непреодолимое желание поглотило его целиком. Ему уже не хватало явлений Спириты – когда она исчезала, его душа устремлялась за нею так, как будто пыталась вырваться из тела.

Безнадежность лишь подстегивала любовь, в которой еще пылали остатки земного пламени. Страсть пожирала его и приставала к телу, как туника, отравленная ядом Несса, к коже Геракла6. Он общался с духом, но избавиться от своей человеческой оболочки был не в силах.

Он не мог сжать в объятьях воздушный призрак Спириты, но этот призрак принимал обличье Лавинии, и этой прекрасной иллюзии было достаточно, чтобы потерять голову и забыть, что любимые черты, исполненные нежности глаза, чувственно улыбающиеся губы, в конце концов, лишь тень, отражение.

В любое время дня и ночи Ги видел перед собой возлюбленную душу, которая являлась ему то в виде чистого идеала в ослепительном великолепии Спириты, то в более земном, женственном образе Лавинии. Порой она витала над его головой в горнем полете ангела, порой являлась, будто гостья, и садилась в кресло, ложилась на диван, облокачивалась на стол. Казалось, она просматривает его бумаги на бюро, нюхает цветы в жардиньерке, листает книги, перебирает кольца в чаше из оникса на камине и предается всем тем забавам, которые позволяет себе юная девушка, случайно зашедшая в комнату своего суженого.

Спирите нравилось показываться Ги такой, какой была бы Лавиния в сходной ситуации, если бы судьба не помешала ее любви. После смерти она одну за другой прочитывала главы романа невинной пансионерки. С помощью легкой, чуть окрашенной дымки она воспроизводила свои прошлые наряды, украшала волосы цветком или бантом былых времен. Тень переняла грацию, позы и жесты ее девичьего тела. Из кокетства, доказывавшего, что женщина еще не совсем умерла в ангеле, ей хотелось, чтобы Маливер любил ее не только посмертной любовью, как неземное создание, но и любовью земной, как ту девушку, какой она была при жизни, ту, что безуспешно искала встречи с ним в Опере, на балу, на приеме.

Иногда он, охваченный желанием и опьяненный любовью, позволял себе какую-нибудь бесполезную ласку, и если бы его губы не касались пустоты, он поверил бы, что он, Ги де Маливер, в самом деле женился на Лавинии д’Офидени – настолько четким, красочным и живым становилось видение. Созвучие их душ достигло совершенства: он слышал внутри себя ее молодой, звонкий, серебристый голос, она отвечала на его страстные порывы нежными целомудренными словами, и все было так, как если бы они по-настоящему говорили друг с другом.

То были поистине танталовы муки: руки любимой подносили к его пылающим губам чашу, полную студеной воды, а он не мог дотронуться даже до ее краев; ароматные гроздья цвета янтаря и рубина висели над самой его головой, но ему не дано было их вкусить7.

Короткие промежутки времени, на которые Спирита оставляла его, повинуясь властному велению, исходящему оттуда, «где могут все, что захотят»8, стали ему невыносимы, он был готов разбить себе голову о стену, за которой она исчезала.

Однажды вечером Ги сказал себе:

– Раз Спирита не может обрести тело и войти в мою жизнь иначе, как призрак, значит, я должен сбросить с себя мою тесную бренную оболочку, эту плотную, тяжелую форму, которая мешает мне подняться с любимой туда, где обитают души.

Решение показалось ему мудрым. Он встал и подошел к висевшему на стене собранию экзотического оружия. Здесь были кастеты, томагавки, дротики, тесаки и одна стрела с перьями попугая и зазубренным кончиком из рыбьей кости, пропитанным соком кураре9 – смертельным ядом, секрет которого известен лишь американским индейцам и от которого нет противоядия.

Он уже поднес стрелу к руке, как вдруг перед ним предстала Спирита. Испуганная, растерянная, умоляющая, она с безумной страстью обняла его своими призрачными руками, прижала к своему бесплотному сердцу, покрыла лицо неощутимыми поцелуями. Женщина забыла, что она всего лишь тень.

– Несчастный! – вскричала она. – Не делай этого, не убивай себя, чтобы соединиться со мною! Такая смерть навсегда разлучит нас, между нами разверзнутся такие пропасти, что их не преодолеть и за миллионы лет. Возьми себя в руки, терпи, живи – самая долгая жизнь длится не дольше мгновения! Забудь о быстротечном времени, думай о вечности, уготованной нашей любви, и прости меня за то, что я была кокеткой. Женщина захотела отнять любовь у тени, Лавиния ревновала к Спирите и чуть не потеряла тебя безвозвратно.

Вновь приняв обличие ангела, она простерла руки над его головой, и он почувствовал, как его объяли небесный покой и безмятежность.

Глава XIV

Госпожа д’Эмберкур поразилась тому, сколь ничтожное воздействие возымели на Ги де Маливера ее заигрывания с господином д’Аверсаком, – это опрокидывало все ее представления о женской стратегии. Она верила, что укол ревности – лучшее средство для возбуждения угасающей любви, полагая само собой разумеющимся, что Маливер ее любит. Ей и в голову не приходило, что неженатый мужчина, который уже три года бывает у нее чуть ли не каждый четверг, преподносит букет в день спектакля в Итальянском театре и не клюет носом в глубине ложи, вовсе не увлечен ее прелестями. Разве она не молода, не красива, не богата, не одевается по последней моде? Разве не играет на фортепиано, как первый лауреат Консерватории? Не подает чай, словно настоящая леди? Не умеет писать записки английским почерком с красивым наклоном, изящными изгибами и завитками? В чем можно упрекнуть ее экипажи от Биндера, ее отменных лошадей, купленных у самого Кремьё? Даже ее лакеи прекрасно смотрятся и гордятся своим местом! А обеды? Они снискали признание гурманов! Все это, на взгляд графини, составляло вполне приемлемый идеал.

Однако незнакомка в санях не давала ей покоя. Графиня снова и снова отправлялась кататься вокруг озера в надежде встретить ее и посмотреть, нет ли рядом Маливера. Дама больше не появлялась, ревновать госпоже д’Эмберкур было не к кому, да и никто эту красавицу не узнал и не заметил. Любил ли ее Ги или просто поддался любопытству, когда направил Греймокина вслед за рысаком? Эту загадку госпожа д’Эмберкур разгадать не могла и потому решила, что она сама виновата – напугала поклонника, дав ему понять, что он ее