Я не могу поручиться за фотографическую точность этих размышлений профессора Винсента Корелли не потому, что не обладаю способностью проникать в мысли героев своего правдивого повествования, а просто потому, что профессор в эту минуту засыпал, а мысли у любого засыпающего человека, даже профессора, отрывочны и не до конца сформулированы. Единственное, что перед полным погружением в сон успел додумать профессор, – это небольшой практический вывод, который он должен сделать из своей оригинальной посылки. Во-первых, вернувшись в Рим, немедленно подобрать с десяток ярких исторических иллюстраций этого тезиса и тут же опубликовать статью под названием «Психоистория человечества». А во-вторых… Во-вторых, самым ярким примером этой психоистории будет, конечно, его собственная операция с российским маньяком, операция, которая изменит итальянскую историю…

На этой сладостной мысли профессор погрузился в сон и не видел, как рядом с ним приподнялась на локотке его русская неофитка Елена Козакова и с каким вниманием она принялась рассматривать его.

Рядом с кроватью, за высоким и двойным окном гостиничного люкса, шумело Садовое кольцо, там, внизу, вырываясь из туннеля под площадью Маяковского, ревели грузовики, гудели доисторические русские «фиаты» – «Жигули», и очередная московская метель срывала с их выхлопных труб черный дым разбавленного бензина, наметала снег в подъезды дома напротив «Пекина» и заставляла прохожих прятать носы в воротники пальто. В Москве в тот вечер было минус 26, а к ночи радио обещало и все тридцать.

Но здесь, в номере, было тепло, эту гостиницу строили в 45-м пленные немцы для МГБ, и толщина ее кирпичных стен была не меньше метра даже во внутренних переборках. А от широкой, под окном, батареи парового отопления несло таким жаром, что спать можно было и не укрываясь одеялом.

Подпирая голову ладошкой, Елена в упор разглядывала своего любовника – его черные, слегка вьющиеся волосы, большой открытый и не по сезону загорелый лоб, густые черные брови, римский нос, щеточку черных усов… Так вот ты какой, мой мужчина! Вот какие у тебя плечи, рыжеватые волосы на груди и животе и рыжий пух вокруг устало уснувшего члена… Минуточку! А почему такое странное сочетание – иссиня-черная шевелюра, такие же черные брови и усы, но рыжие волосы на груди и в паху? Н-да, это странно… Впрочем, она, кажется, совершенно не помнит, какого цвета волосы были в паху ее бывшего мужа. Муж-сокурсник был блондин, а волосы у него в паху, кажется, были темные… Но чтобы такой контраст! Это странно. И вообще, столько странностей началось в ее жизни после появления этого Винсента! Кто он такой на самом деле? И почему КГБ так стелется перед ним? Дача Сталина, переводчица, любые рестораны, Большой театр, люкс в «Пекине», книжка в издательстве и – Иванов, который делает вид, что не знает об их романе. И дежурные по этажу в «Пекине», которые почему-то не звонят в номер в 23.00 и не требуют, чтобы «посторонние покинули гостиницу». Но самое главное: почему она, Елена Козакова, позабывшая за два года воздержания даже запах мужской плоти, так легко, с ходу, чуть ли не в первый же день отдалась этому Винсенту? Нет, она не жалеет, упаси Бог, она только что летала в невесомости и стонала от наслаждения, а ее маленькая ластуша до сих пор поет и мурлычет от удовольствия. И все-таки что-то странное с ней происходит: этот припадок в Институте психиатрии, эти неожиданные провалы в памяти и эта уверенность Винсента в ее полном послушании.

– Я буду работать с убийцей, с маньяком? Да ты что! Никогда в жизни!

– Элен, не волнуйся. Это не так сложно, как ты думаешь…

Час назад они сидели в гостиничном буфете на шестом этаже и ждали, когда толстуха буфетчица поджарит Винсенту омлет с сосисками, сыром и помидором. Никогда в жизни никому из проживающих в гостинице, даже кинозвездам вроде Баниониса, тут ничего не жарят. Кефир (с сахаром или без), яйца, варенные вкрутую, до синевы, сухие бутерброды с сервелатом и сыром, чай и сухие, как песок, миндальные пирожные – вот практически и весь ассортимент этажного буфета. Сколько раз, работая тут с другими иностранцами, Елена пыталась заказать для них что-нибудь иное – яичницу, горячие сосиски или хотя бы теплое яйцо всмятку. Никогда! Зато обсчитывать иностранцев вдвое и втрое – это тут было нормой, это как пить дать. Однако стоило Винсенту посмотреть этой буфетчице в ее наглые глаза и весело, пылко, с напором и улыбкой сказать на ломаном русском: «Красависа! Белла миа! Пер фаворе! Яйтса на сковоротка, сыр на сковоротка, салсисчэ тоше на сковоротка. Омэлэт, пер фаворе!», как эта 130-килограммовая корова вдруг кокетливо вильнула своей могучей задницей, извлекла из-под прилавка и электроплитку, и сковородку и уже по своей инициативе украсила омлет замечательным помидором из своего «НЗ».

«Так, может, он и меня гипнотизирует? – думала Елена, глядя на Винсента. – Впрочем, так пусть гипнотизирует, – мысленно усмехнулась она, – так я согласна». Но там, в буфете – как она могла так быстро согласиться?

– А что я должна делать с этим маньяком?

– Ничего особенного. Он будет рассказывать тебе свою жизнь, а я буду сидеть за стеной и слушать, я уже почти все понимаю по-русски. А у тебя будут наушники, ты будешь слушать меня и переводить ему мои команды.

– А почему ты сам не можешь давать свои команды?

– Потому что команды нужно отдавать совершенно правильными фразами.

– Но я не могу остаться с ним тет-а-тет! Это маньяк! Убийца!

– Ничего страшного. Я буду за стеной, охранники будут за стеной… – Винсент принюхался к запахам из-за буфетной стойки, повернулся к буфетчице и энергично взмахнул пальцами, взятыми в щепоть. – Белла донна! Брависсимо! Одоре бенне!

Буфетчица покраснела от удовольствия и спросила, нужно ли посыпать омлет перцем и сделать ли Винсенту хлебные тостики.

– Си, синьора! Аморе миа!

Так вот в чем его секрет, мысленно усмехнулась Елена. Никогда в жизни никакой Банионис не сыграет, конечно, такую пылкую любовь к буфетчице за омлет из двух яиц.

– Но почему? – спросила Елена, когда Винсент снова повернулся к ней. – Почему во время работы с этим маньяком ты не можешь сидеть рядом со мной? Ты его сам боишься!

Винсент усмехнулся и снова обратился к буфетчице, которая принесла к их столику омлет, тостики и чай:

– Спасипо, анжело! Милле грацие! E tanto bеno! Это очень бьене! Я тепя лублю! Sei piu bella d’un angelo! Ты моя анжело! – И повернулся к Елене, сказал по-итальянски: – Потому, что в кабинете должно быть только два человека: объект и психиатр. И потому, что этот монстр должен привыкнуть только к одному человеку – к тебе.

23

– Господь наслал на них, Египтян, девять казней, одну за другой, но они все не отступали и не отпускали нас из Египта. И тогда опять пришел Моисей к фараону и сказал: так сказал Господь: около полуночи пройду Я посреди Египта. И умрет всякий первенец в земле Египетской, от первенца фараона, который сидеть должен на престоле его, до первенца рабыни, которая за жерновами, и все первородное от скота. И будет вопль великий во всей земле Египетской…