Я невольно задумываюсь, какой магией надо владеть, чтобы всё это провернуть со своими телами, и Эйка сердито выпутывает пальцы из моих волос.

— Хватит уже! Я тоже хочу краснеть, да не умею, — сообщает она с обидой. — Я не знаю, как говорить с тобой, как быть с тобой, как не убить тебя! А у тебя одна дурь на уме. Очнись наконец!

Нет нормально, да?

— Ты несправедлива, — делаю я горький вывод, — я как раз думал о высших материях, вроде жизни, любви и смерти. Верни руку.

— Куда вернуть? — уточняет она насмешливо.

— Дай мне, я сам разберусь.

Эй не спорит, но продолжает хмуриться. Я довольно пристраиваю её лапку у себя над сердцем. Так-то лучше.

— Чувствуешь? — спрашиваю я немного погодя.

— Тик-так? — кисло уточняет она. — Ещё бы мне не чувствовать!

— Ну вот, — объясняю я, — это жизнь. А это — смерть.

Я чуть поднимаю её кисть, и Эй недовольно царапает пустоту когтями.

— А в чём смысл?

— В любви, — ухмыляюсь я, — И в Связи. В том, что мы вдвоём. Разве нет?

— Я твоё сердце и так слышу. Даже через стенку, — ворчит она, высвобождая ладонь.

— Ну и слушай, — зеваю я, — с удовольствием поделюсь с тобой жизнью.

Эйка с досадой клацает зубами.

— Говорю же, у тебя сплошной вздор в голове! — хмуро бросает она, прежде чем зарыться под крыло.

* * *

Эйка не отправляется на охоту, а я не покидаю замок — ни вечером, ни утром следующего дня, ни через утро. На меня накатывает неодолимый сон. Или так действует Связь, или я соскучился по тёплой постели. Мне кажется, я просыпаюсь только для ласки, или от ласки, или когда Эйка заставляет меня поесть. Она твёрдо уверена, что всю дорогу я голодал. Я даже в пищу не гожусь, потому что она пьёт кровь, а не грызёт кости. Её упорное желание меня откормить при этом выглядит подозрительным, но у меня нет сил спорить.

Поздно ночью или рано утром Эйка будит меня в очередной раз, нежно поцарапав когтями за ухом. Она взяла манеру забираться мне за спину, если мы просто лежим вместе. Считает, что так безопаснее. Я начинаю привыкать к тому, что среди ночи на меня забрасывают ногу или накрывают крылом, так даже теплее. Но вот эти поскрёбывания до сих пор вызывают оторопь.

— Я слетаю на охоту, — вполголоса предупреждает Эй.

В моей душе пробуждается слабый отголосок совести. Надо было настоять, чтобы она подкреплялась вовремя! Но прошлая охота Эйки так затянулась, что теперь я не могу ничего ответить. Разве что кивнуть. Я слушаю, как трещит пламя в огромном камине, и смотрю только на это пламя.

— Я не сбегу, — шепчет мне в шею Эйка, — я больше не пропаду, если ты не захочешь. Но тогда и ты не пропадай.

— Я-то куда денусь?!

— Вообще за дверь не высовывайся, — остерегает она, — а то тебя съест кто-нибудь! Лучше я сама тебя съем.

Я невольно улыбаюсь:

— Станешь биться за меня с тварями из зеркал?

— Это будет самый короткий бой, — пренебрежительно бросает Эйка, — я их вижу, а они меня нет!

— Повезло тебе! — вырывается у меня. — А разве они могут смотреть?

— Зеркала могут, — Эйка с недоброй усмешкой обводит взглядом голые стены. — Тут они тоже были, но я все выбросила. Я ведь нежить, у меня нет отражения! Вот эти уроды и не могли мне помешать. Но надоели до зарезу. То лопали друг друга, то лапали. Нет уж, им бы я тебя не уступила!

Я поворачиваюсь к ней, но Эйка осторожна и не позволяет распускать руки.

— Лучше не рискуй, пока я голодная. Наловлю зверья, тогда и продолжим.

Я уже понял, почему тут целый этаж завален нетронутыми тушками, но всё-таки спрашиваю, погладив её плечи:

— Каково это?

Эйка недоумённо моргает:

— Гонять белок? Муторно.

— Я хочу сказать, как ты сама? — я пытаюсь точнее выразить мысль, но слишком мало в этом разбираюсь. — Как ты обходишься?

Эйка хмурится, но, кажется, улавливает, о чём я.

— А! Белки невкусные, — докладывает она, — и безмозглые, ничему не учат. К тому же, мелкие. И впрок их не запасёшь, потому что кровь надо пить, пока она живая. Раньше я могла неделями не беспокоиться, теперь охочусь каждую ночь. И всё равно трудно с собой справляться.

— Ты изумительно справляешься, — уверяю я.

Эйка не спешит отвечать, играя памятной монеткой, которую я повесил себе на шею.

— Я сама хотела поглядеть, выдержу или нет? — произносит она наконец. — В общем, терпимо. Если не вспоминать, как было раньше. Мне теперь сложнее превращаться. До леса долечу, а до океана уже нет. Зато я стала лучше переносить солнце. Ну, ты доволен?

Кажется, Эй всё-таки готова задержаться. Она вдруг наклоняется и прихватывает губами мой сосок — как раз над сердцем. Но я не могу сейчас баловаться.

— Тебе плохо? — допытываюсь я, затаив дыхание. — Я сбил тебя с толку, и что? Ты теперь умираешь?

Эйка поднимает лицо, и в её глазах вспыхивают искры от пылающего в камине огня.

— Я не умираю, — усмехается она, — я не живу в полную силу и, видимо, проживу меньше, чем могла бы. Но я предупреждала, для меня жизнь и смерть понятия относительные… А ещё я должна была солгать, что это не так. Но тогда ты решил бы, что я совсем непонятливая.

— Ты про что? — немею я.

— Про то, как нехорошо высасывать чужие жизни, — неспешно растолковывает Эйка, пока её ногти выводят на мне незримую роспись, — но так уж заведено. Всякий волен заболеть или забрести в болото. И на всякого может напасть тварь, вроде меня. Это лишь один из способов окончить дни. Не самый мучительный, заметь.

Напоследок она скользит пальчиком по моим губам и прибавляет:

— В конце концов, у всякого есть право защищаться.

— Зачем тогда белки? — я потерял нить рассуждений где-то посередине.

— Затем, чтобы ты мог меня терпеть, а я могла тебя не кусать, — Эйка усмехается, наматывая на палец бесконечную чёрную прядь. — Способ провести по-человечески то, что вы называете жизнью.

Задача не из лёгких, не всем людям под силу. В себе я, например, не уверен.

— Это слишком серьёзно, — качаю я головой, — я должен отплатить тебе чем-то подобным, раз всё из-за меня. Хочешь, тоже буду питаться белками?

— Я обдумаю твоё предложение, — обещает она, — а пока не вздумай отнимать мою пищу.

Я пытаюсь объяснить, что вовсе не это имел в виду, но Эйка делает предостерегающий жест. Что, зеркала проснулись? Они иногда оживляются