Словно биологический робот, я автоматически выполнял вновь и вновь ее требования и не ощущал ничего кроме предательского стыда, только соленоватый вкус слез срывающихся с ресниц крепко зажмуренных глаз. Ее губы больше не искали меня. Она не одаривала меня ласками, а только жадно, захлебываясь, впитывала мою плоть, насыщаясь прозапас, на будущее, не зная сколько того будущего впереди и насколько вновь хватит полученного ее сильному, прекрасному, жаждущему любви молодому телу.

Насытившись, она оторвалась от меня. Вытерла ладошкой заплаканные глаза с распустившимися по щекам темными подтеками туши.

— Спасибо, майор. Ты поступил правильно. Не кори себя. Если кто блядь, так это я. Но не вам мужикам нас судить оставляя одних. Лишая своих рук, губ, тел.

Подхватив в кучу сваленную на пол одежду Людмила не зажигая света зашла в ванную и прикрыла за собой дверь. Через несколько минут щелкнул открываясь, а затем защелкиваясь замок двери номера и все стихло. Не мне ее судить.

Утром, с первыми лучами солнца я с трудом растолкал невыспавшегося, сердитого Димыча и заставил собираться в путь.

— Что случилось? Ведь мы собирались попасть на Захарова? — Недоумевал Димыч, пытаясь ослабить мой натиск и изменить решение.

— Хватит, засиделись. В путь. — Не вдаваясь в долгие объяснения я швырял в сумку аккуратно развешенные по спинкам стульев и плечикам тремпелей вещи. Этого Димыч перенести не смог. Я уступил другу право самостоятельно уложить имущество, а сам пошел выписываться из гостиницы.

Людмилы не оказалось за стойкой и все обошлось быстро, без лишней суеты и ненужных слов. В холл спустился побритый и аккуратно расчесанный Димыч волочивший набитую под завязку книжками и сувенирами сумку, с зачехленной гитарой на плече. Прибежали и заохали его молоденькие поклонницы. Он сразу преобразился, засверкал улыбкой, затряс смоляной шевелюрой. Обмен телефончиками и адресами, обещаниями встретиться, созвониться, приехать, хихиканья и поцелуйчики не задержали нас надолго. Мы вышли через стеклянные двери на ступени гостиницы.

— Стой! А как же Людмила? — Хлопнул себя по лбу Димыч. — Мы даже не попрощались…

— Попрощались. — Оборвал его я.

— Так ты… Так ты… Ты полез к ней… — Он задохнулся.

— Так — мы… И хватит об этом.

Димыч посмотрел на меня темным, осуждающим, нехорошим взглядом, сплюнул презрительно, вскинул на плечо сумку и пошел в противоположную стоянке сторону.

Далеко идти ему не пришлось. Из гостиницы выскочила Людмила и кинулась вдогонку за моим другом. Что они говорили друг другу, никогда не выяснял, а он не говорил. Да это и не нужно. Ко мне они подошли вдвоем. Людмила протянула руку с напряженной, плоской, дощечкой ладошкой и посмотрела в глаза. Ладошка нервно подрагивала. Мне стало очень жаль эту маленькую, белую, такую трогательную ручку. Я взял ее в свою, поднес к губам и поцеловал.

— Ладно, поехали. Долгие проводы — горькие слезы. — Прервал затянувшуюся паузу Димыч. — Дорога ждет. Пока Люда. Спасибо за все.

— Спасибо, майор. Спасибо, Димыч… Мне будет недоставать ваших песен.

— Я пришлю тебе касеты. На гостиницу. Идет? — Предложил Димыч.

— Идет.

Я достал из кассетника маленький черный прямоугольник с афганскими записями и положил в карман фирменного гостиничного халата, накинутого поверх радостного легкого платья.

— Спасибо.

— Ты жди. Забудь все и жди. Он вернется…

— Буду ждать…

Мы решили проскочить за неделю Прибалтику, через Литву выехать в Белоруссию, вернуться на несколько дней в Харьков, узнать последние новости и рвануть на Юг. Полетело под колеса волжанки серое полотно ровного ухоженного таллинского шосссе. По краям тянулись чистые выровненные по ниточке обочины, геометрически правильные кюветы с ровненько засеяными травой скосами. Таблички с именами отвечающих за данный участок дороги дормейстеров — Европа.

Таллин приветствовал Старым Тоомасом, островерхими крышами старинных домов и готических кирх, устремленными в низкое серое небо. Поставив машину на стоянку возле центральной гостиницы, мы пошли бродить по кривым узким улочкам старого города. Посидели за чашечкой ароматного крепкого кофе в маленькой, на несколько столиков кафешке и поняли насколько чужи и инородны в этом западном, холодном, отстраненном от нас городе.

Мы не поняли Таллин. Или Таллин не понял нас. Димыч с обаятельной улыбкой обратился с каким-то безобидным вопросом к проходившей мимо стройной высокой девушке в строгом костюме с короткими белесыми волосами. Она остановилась, оглядела его с ног до головы холодным пристальным взглядом прищуренных глаз, этакой смеси презрения и превосходства, обдала ледяной волной, окатила с ног до головы, оставила стоять растеряного в невидимой луже, а сама ни слова не говоря гордо вздернула подбородок и ушла по извилистой, мощеной булыжником улочке все тем же пружинистым спортивным шагом деловой женщины. Но это оказалась только первая ласточка. Через некоторое время стало совсем невмоготу.

Когда мы обращались с наболевшим вопросом к людям на улице они с любезной улыбкой выслушивали нас, разводили печально руками и давали понять, что помочь не могут, несмотря на полное сочувствие и желание облегчить участь страждущих оказавшихся в столь бедственном состоянии. Положение складывалось критическое, ибо вопрос перед нами стоял простой и жизненно важный — Где найти туалет? Наконец нашлась добрая душа подсказавшая выход — зайти в ресторан.

Споро заскочили в первое попавшееся заведение. Сели за столик. Не успели осмотреться вокруг официантка подошла за заказом, мы вежливо поинтересовались возможностью помыть руки перед едой. Девушка радостно улыбнулась двум чистоплотным джентельменам и приглащающе кивнула в угол. Увы и ах, но мы обнаружили только рукомойник. Обманутые в лучших чувствах развернулись и, обойдя остолбеневшую офоициантку, быстрым пружинящим шагом направились к стоянке. На последнем усилии воли плюхнулись в машину и сцепив зубы дотянули до пригородного лесочка. Свернули на обочину и кинулись к спасительной опушке.

Вернувшись к машине обнаружили стоящего возле волжанки молодого высокого светловолосого сержанта-милиционера. Он укоризненно качал головой записывая в блокноте госномер.

— Как нехорошо… как нехарашо… Взрослые людди… Ведь это делают в туалете… Все видно с дороги… Проезжают женщины… та… детти…

Я начал медленно закипать, но Димыч не рассердился, рассмеялся и поведал нашу трагическую историю. Сержант помолчал, захлопнул блокнот и сокрушенно покачал головой.

— Очень печально… очень… этто большой вопрос… проблема… Я понимаю… У вас не было другого выхода… та… Хорошо, что вы не стали делать эттого в городе… и рискуя многим решили уехать… понимаю и сочувствую. Теперь — можно ехать обратно…

— Ну уж нет, — Димыч так развесилился, представив наши периодические броски на природу, что от смеха сложился пополам, я не отставал от него. Сержант сначала недоуменно смотрел на наши конвульсии, но затем вдруг хлопнул себя по лбу широкой плоской ладонью.