Нормальные у Катьки были ноги, никакие не короткие. Это ей мать когда-то внушила, что она не суперпупермодель.

Мать всегда была пессимисткой. Моменты, когда она скрепя сердце соглашалась с оптимисткой Катериной, что «жизнь хороша, и жить хорошо», были редкими и приходились на пик романтической увлеченности очередным «идеальным мужчиной». Катькин личный опыт утверждал, что таковых в природе просто не существует, с чем она в свои тридцать лет мирилась с легкостью – как с перманентным безденежьем, например. А мать ни с чем таким мириться не хотела. Без устали проклиная несовершенство мира и свою собственную в нем злую долю, она и в пятьдесят не прекратила деятельных поисков своего Единственного и Неповторимого. Что и говорить, пессимизм у матери был своеобразный. Деятельный такой пессимизм, редкое явление природы.

Катька усмехнулась, и какая-то бабулька-огородница, притулившаяся на парапете подземного перехода с нехитрым товаром, посмотрела на нее с надеждой. Катька притормозила и с прищуром взглянула на бледно-зеленые восковые перцы, которые можно было бы потушить с капустой и луком, и получилось бы вкусное блюдо, ничем не хуже пшенной каши, которую она думала сварить на ужин, пока не вспомнила, что молоко-то, черт его побери совсем, скисло.

– Помидорчики, перцы, морква – все свеженькое, только с грядки, покупай, красавица! – заискивающе сказала бабка.

Она так и сказала: «морква», и за одно это смешное слово, а вовсе не за то, что ее назвали красавицей, Катька скупила бы весь бабкин фураж мелким оптом. Но в кошельке застенчиво мялась последняя десятка, а в доме не было не только молока, но и хлеба.

Не сказать, что Катька с Вадиком к этому не привыкли. Привыкли! Катькиной зарплаты детсадовского психолога мало на что хватало, а финансовой помощи им ждать было неоткуда. Родни, кроме матери, у них не имелось, а мать и сама в миллионерши и олигархини до сих пор не вышла, хоть и старалась изо всех своих женских сил. Собственно, эти ее старания почти все материны заработки и съедали. Катька отвела жадный взгляд от морквы и перцев и заторопилась в переход.

Там царили приятная прохлада и не слишком приятные запахи, и, сморщив нос, Катька снова вспомнила: а ведь молоко-то скисло! Значит, сегодня в доме есть простокваша, и на ней можно замесить отличное тесто для пирожков, а в начинку как раз милым образом пойдет капуста безо всяких там перцев!

Решив головоломный вопрос с ужином, она совсем повеселела и вынырнула из подземного перехода с расправленными плечами и высоко поднятой головой. А коварный сквозняк тут же бросил ей в лицо пригоршню щекотного тополиного пуха, от которого Катька моментально расчихалась. У нее, как и у матери, на этот противный пух была жуткая аллергия.

Глаза заслезились, нос зачесался, пришлось остановиться и лезть в сумку за влажными салфетками, которые она, разумеется, уронила (закон подлости!). А нагнувшись, чтобы поднять, вдруг увидела в канавке у тротуара сложенный квадратиком носовой платочек – белый, как лилия.

Загнутый ветром уголок встопорщился, демонстрируя аккуратно вышитый вензель: «МУ», что вряд ли было уменьшительно-ласкательным от полного имени любимой собачки немого Герасима. Это «МУ» на сто процентов означало «Милада Ульянцева»!

Миладой Ульянцевой после третьего и на данный момент последнего брака звалась Катькина мать, и это самое комичное «МУ» на лилейном лепестке батистового платочка Катька вышила собственноручно.

– Вот мамаша-растеряша! – беззлобно выругалась любящая дочь, подобрав мамин платочек.

Сквознячок очень любил эту шутку – швырять тополиный пух в аллергиков на подъеме из перехода. Очевидно, мать приступ неуемного кашля настиг на том же месте, что и дочь. Вот она и полезла в карман за платочком…

– А говорила – раньше осени меня не ждите! – пробормотала Катька, уже понимая, что родительнице снова не повезло с прекрасным принцем.

Королевы-матери из нее опять не получилось.

Эх…

Катька сокрушенно вздохнула. Ей было жалко непутевую мать, потому что на этот раз та особенно серьезно настроилась заарканить идеального мужчину. И без промедления въехать в рай на его широких плечах. И всю семью на них туда же вывезти…

– Ты меня сейчас ни о чем не спрашивай, Катюша, – голосом рассыпчатым, колючим и твердым, как черствые хлебные крошки, сказала она дочери в последнем телефонном разговоре с неделю назад.

Колкие крошки забивались в дыхательные пути и не давали Катьке влезть в монолог королевы-матери с возражениями.

– Какое-то время я буду отсутствовать, но ты за меня не волнуйся, со мной все будет хорошо. А потом я вернусь, и тогда мы все заживем совсем по-другому, – пообещала мать.

– Когда ты вернешься? – спросила Катька, благоразумно пропустив мимо ушей заманчивые и нереальные посулы.

– Не скоро, – уклончиво ответила мать. – Пожалуй, не раньше осени.

И вот прошла всего неделя, на дворе конец мая, а мать уже тут как тут – опять, значит, ее постигло жестокое разочарование. Ну, ничего. Домашние пирожки с капустой ее утешат. Пирожки с капустой кого хочешь утешат!

Катька заспешила, зацокала каблуками с опасным ускорением и домой примчалась разрумянившаяся, с блестящими глазами.

– Явилась? – открыв ей дверь, снасмешничал Вадик – большой, умный мальчик неполных двенадцати лет.

– Не запылилась! – легко ответила Катька и сунула голову в комнату. – А мать где?

– Так это же тайна, покрытая мраком неизвестности! – напомнил умный мальчик. – Ты же сказала, что этот страшный секрет откроется только осенью!

– Так ее и не было, что ли? – Катька перестала улыбаться и привалилась плечом к косяку.

Лилейный платочек, подобранный на улице, был чист и свеж. В канавке он пролежал совсем недолго!

Катька ощутила беспокойство.

Где же все-таки мать?

В добрую хозяюшку я играла недолго, сразу же после завтрака вошла в роль злой начальницы и прогнала Настасью на работу.

Однако Круглова уже прониклась духом товарищества и братства, то бишь сестринства, и в обед позвонила, чтобы поделиться с нами бесценной информацией.

Оказывается, авторитетный кришнаитский гороскоп твердо обещал мне на ближайшие дни черную полосу, обесцветить которую можно было только путем срочной раздачи бедным девочкам отварного риса со специями и коричневых шерстяных одеял!

– Нет, ну, крупа в доме есть, так что каши наварить не проблема, – сказала на это Ирка, озабоченно похлопав дверцами кухонных шкафчиков. – Но где ты в наших широтах по-быстрому найдешь бедных девочек, охочих до перченого риса?!

– Спроси еще, где я возьму коричневые одеяла? – подхватила я. – И какой дурак в здравом уме и в твердой памяти станет укутываться в колючую шерсть в такую жару?!

И я непререкаемым командирским тоном велела энтузиастке Кругловой придумать что-нибудь поумнее.