в особняк, но был довольно резв, зато дед выглядел плохо и хромал. Федор и не замечал раньше, что он такой старый, раньше ему казалось, что дед просто пожилой, но еще крепкий, могучий, а теперь он увидел, как тот морщинист и сед. Мальчик взял Алексея под руку, раньше он себе такого не позволял, и повел к извозчику. Дед благодарно похлопал внука по ладони, оперся на него и зашагал бодрее.

* * *

…Было лето. Июнь. Жаркая комариная пора. В гимназии начались каникулы. Федора решили отправить в деревню, а он хотел остаться. Мысль о том, что там, в имении, он окажется наедине с бабкой, его пугала. Он уговаривал деда позволить остаться, разрешить помочь, и дед уже почти согласился, да Алевтина помешала.

- Чегой-то все лето будет тута? - нахмурилась она.

- Дык помощник хороший, - одобрительно протянул дед.

- А мне помощь будто не нужна, - насупилась старуха.

- Мишка с Гришкой вам помогут, - подал голос Федор.

- Они с Ленкой и папаней в его имение отбыли, - задумчиво протянул дед. - Надо тебе с бабаней ехать. В августе привезу тебя, будем новое здание под контору подыскивать, эта мала ужо.

На следующее утро Егоровы - отец и сын - уехали по делам, дома остались внук с бабкой да прислуга. Ванька-увалень нашел себе какую-то молодуху, такую же безмозглую, как он, и переехал жить к ней.

Федор вышел на задний двор, сел на землю рядом с Елизаровой могилкой, попытался вызвать воспоминания. Не получилось. Слишком много времени прошло с той поры. Удовлетворение, облегчение, восторг - все это утекло, забылось, притупилось, а ненависть окрепла, выросла, заполнила все Федино нутро. И до ужаса захотелось сделать что-нибудь отвратительное. Отталкивающее. Причинить боль, заставить страдать…

УБИТЬ, наконец.

Возбуждение и какой-то странный азарт охватили Федора. Он зашарил глазами по двору, завертел головой. И вот! На перевернутой тачке, лениво жмурясь на солнце, сидел серый облезлый кот, мальчик знал, что зовут его Фирсом. У бабки был еще один, Гриня, пятнистый, жилистый, с разорванным в драках ухом, этого Федор уважал, его бы не тронул. А вот Фире, подлиза и дурак, ему не нравился, его жаль не было.

Кот не испугался, когда его взяли на руки, не попытался удрать, когда его поднесли к дереву, не среагировал, когда Федя достал из кармана веревку. Потом уже было поздно. Через минуту он истерично орал и дергал лапой в надежде освободиться.

Федор отошел, медленно достал свой нож, раскрыл его, долго тупо смотрел на извивающегося Фирса, потом, как в тумане - действительность исказилась, и кроме серого смога и напуганного, подвластного ему животного в мире больше ничего не существовало, - присел на корточки и…

Кровь брызнула на коричневую землю, на Федины руки, заляпала рукава рубашки, начищенные ботинки. Секунда, и кот, издав булькающий звук, испустил дух. Какое разочарование! Всего секунда, так мало для удовлетворения!

Федор шальными глазами обвел двор. Сарай, поленница, забор, стена конюшни… Алевтина?!

Федор моргнул, отгоняя видение. Но бабка никуда не исчезла, она так и осталась стоять у черного хода, растерянная, удивленная, совсем не такая, как всегда. Через бесконечно долгую секунду лицо ее изменилось, оно стало грозным, возмущенным, страшным. Алевтина хрипло прошептала:

- Так это ты Елизара тогда… - Не дождавшись ответа - Федор не мог произнести ни слова, - кивнула: - Ты. Я с первого взгляда поняла, что ты змееныш. Нехристь! Тварь бессердечная!

- Я? - Федор встрепенулся, пелена с его глаз спала, а по телу пробежала странная волна. - Это ты тварь. - Он начал глубоко дышать, чтобы слова, застрявшие в горле, вырвались вместе с воздухом. - И я тебя ненавижу!

- Ах ты… Мало тебя секла, всю дурь из тебя так и не выбила.

- Я тебя. Да я тебя… - Что он хотел с ней сделать, Федор так и не сказал, он просто вынул из-за спины руку, окровавленную, грязную, в которой был зажат перочинный нож, ставший только что орудием убийства. Он поднял его над головой и двинулся на бабку.

Шаг. Алевтина испуганно вздрогнула. Еще шаг. И она попятилась. Нож блеснул на солнце, бабка, совсем не грозная, скорее жалкая, удивленная, напуганная, замирает, загипнотизированная окровавленным острием.

Вдруг рот ее приоткрывается, глаза становятся огромными и застывшими. Мозолистая рука хватается за грудь. Дыхание прерывается. Медленно-медленно она оседает, падает, распластывается на земле, хватает ртом воздух и шепчет что-то. Взгляд становится умоляющим, просящим помощи.

Федор нависает над бабкой, не шевелится, смотрит. Как загипнотизированный, ловит каждый ее прерывистый вздох, каждое судорожное движение. Наконец взгляд ее стекленеет, грудная клетка перестает вздыматься. В воздухе повисает смертельная гнетущая тишина. Только тут Федор наклоняется над бабкой, заглядывает в каменное лицо, и на губах его начинает проступать улыбка победителя.

Теперь он свободен!

Глава 5

Прошел год со смерти Алевтины. Дед за это время постарел лет на десять, теперь он быстро уставал, мучился бессонницей, а согнуть мог разве что алюминиевую ложку. Федор и не догадывался, что Алевтина так много значила для старшего Егорова, он-то думал, что со смертью ненавистной старухи все в их жизни изменится; оно, конечно, изменилось, но совсем не в лучшую сторону. Сидя у гроба, где лежала бабка, даже в смерти похожая на каменное изваяние, Федя мечтал, как они с дедом будут искать здание под новую контору, и никто не встретит их упреками, не отвесит ему подзатыльник, если они задержатся.

Но даже когда бабка оказалась под слоем земли, она не перестала портить внуку жизнь, ибо дед потерял к работе всякий интерес, захворал, захандрил. Вместо того чтобы ездить по городу в надежде отыскать подходящее здание, дед глотал настойки и лежал в кровати либо сидел в своем кресле и тупо смотрел в окно.

Федор кое-как дотянул до конца учебного года. Настроения у него не было, желания заниматься - тем более, единственное, что приносило радость, так это сознание того, что скоро они с дедом поедут в Балаково. Но и этого он не дождался. На хлебный базар отправился Григорий, сына с собой не взял, решил, что парню лучше отбыть вместе с кузенами в столицу, в которой у теткиного мужа имелись родственники. Федор топал ногами, кричал, обижался, искал поддержки у деда, но тот был поглощен своими переживаниями и только рукой махнул - ах, отстаньте от меня. Так Григорий отплыл в Балаково