В кафе скучала барменша, настоящая сельская красавица и королева окрестной шоферни. Тут оказалось, что Полищук совершенно не умеет разговаривать с красивыми женщинами. Вместо всякого «здрасьте» он предъявил ей служебное удостоверение, да еще с таким видом, будто собрался ее арестовывать за несколько убийств с особо отягчающими обстоятельствами.

– Та-ак… – прошептал Хинценберг, глядя, как барменша смотрит на фотографии и отказывается опознавать Мефистофеля с лопатами. – Деточка, у настоящих мужчин, как правило, много недостатков. Вот один – если настоящий мужчина исполняет служебные обязанности, он обязательно должен выглядеть, как каменный…

– Дурак? – неожиданно для себя продолжила Тоня.

– Нет, как каменный дурак он выглядит при иных обстоятельствах.

Тоня вспомнила «приапа» и потупилась.

– Как каменный столб, деточка. Придется выручать.

Антиквар вмешался в разговор, который уже минуты полторы был совершенно бесполезным, и стал заказывать обед. Он называл барменшу «деточкой», хотя по возрасту она уже годилась в «милочки», кокетничал, расспрашивал о блюдах, интересовался наличием на полках кальвадоса и наконец пригласил красавицу на чашку кофе. Полищук смотрел на эти стариковские штучки с неодобрением.

– Он знает что делает, – по-русски сказала Тоня.

– Он валяет дурака…

– Вот точно так он покупал бронзовые подсвечники для одного заказчика.

– И что?

– Купил чуть ли не вдвое дешевле, чем запрашивали.

Сам Хинценберг называл этот способ чириканьем или щебетаньем.

На сей раз у него было с собой страшное оружие – дорогой фотоаппарат. А какая женщина откажется позировать мастеру? Антиквар снял «деточку» на фоне полок с бутылками, с бокалом в руке, сидящей и стоящей.

В конце концов он уговорил «деточку» на кофе. Она, разогрев в микроволновке три порции жареной рыбы с картошкой, приготовила четыре чашки кофе и подсела к клиентам.

– Мы ищем предметы старины, – сказал Хинценберг. – На них теперь в Риге большой спрос. Представьте – дорогой ресторан, кусок жареного мяса с какими-то травками – пятнадцать латов, а на стенах, на полках, старые кофемолки, чугунные утюги, в углу – зингеровская швейная машинка. Я сам видел у входа в ресторан старый лошадиный хомут и уздечку, зачем, до сих пор не понял. Может, там подают блюда из конины, а это – то, что осталось от лошади?

«Деточка» (Хинценберг уже узнал, что ее зовут Ливой) рассмеялась.

– Я знаю, к нам уже приезжали рижские господа. Спрашивали, правда, не про утюги, а про старую посуду, про фарфор, фаянс, столовое серебро. Они договорились с Витолиньшем, который работал на молокозаводе, он их возит по окрестностям.

– Ах, Господи, конкуренты! – забеспокоился антиквар. – Какие они на вид?

– Два старых господина, очень загорелых, один седой, другой лысый.

– И по-латышски говорят с акцентом.

– Да. Вы их знаете?

– Я же говорю – конкуренты!

– У крестной есть зингеровская машинка, ножная. Она бы охотнее продала такому господину, как вы, чем этим.

Тоня поняла – крестная предпочла бы иметь дело с латышом. И внутренне позлорадствовала – именно с этим латышом крестной лучше не связываться: так с ней ласково поговорит, что машинку она ему подарит, да еще даст на дорожку полпуда яблок.

То, что два старых чудака не ходят по Курляндии пешком, а взяли машину, ее немного успокоило: значит, живы, здоровы и не заблудятся.

– Они не такие уж вредные конкуренты и платят хорошо. Я вот – старый скупой черт, у меня зимой снега не выпросишь. Я трачу деньги только на подарки красивым женщинам. Что будет, если я куплю у вас вон ту коробку конфет за три лата и подарю вам?

Лива рассмеялась.

– Будет то, что коробка вернется на полку, а деньги я положу себе в карман, – прямо сказала она.

– Хотите сказать, что проще отдать вам эти три лата наличными? Нет, сделаем красиво. Принесите, пожалуйста, коробку… у вас, наверное, есть для этого какая-то особенная дорогая коробка? И все клиенты по очереди ее покупают?

Полищук был недоволен – Тоня ясно видела, как он хмурился, глядя в стол. Не для того он решил потратить целый день на эту вылазку, чтобы слушать щебетанье и чириканье Хинценберга.

– Ну, если хотите знать правду, как раз вчера мне ее уже подарили. Тот самый парень, который повадился фотографировать старый колхозный коровник. Он там целыми днями бродит.

– Может, клад ищет? Эти старые бароны любили закапывать в землю бриллианты, – предположил Хинценберг, а Полищук насторожился.

– Может, и клад… – задумчиво ответила Лива. – Точно, ведь у него была лопата! Я все думала – для чего ему лопата? Он ее в багажнике возил… Такая большая, такой огород вскапывать хорошо…

– А что у него за машина, если влезает лопата?

– Джип. Такой большой, серый. А номера нездешние.

– Но ведь он по-латышски говорил?

– По-латышски.

– И без акцента?

– Без акцента, чисто, но не как здешние, а как вы, рижские господа.

– Точно – все ищут клад, – сказал Хинценберг. – Вон и Гунча купил в Кулдиге две большие лопаты. Может быть, и мне поискать?

– Он что, с ума сошел? – удивилась Лива. – Уж кто-кто, а этот жулик знает, что тут никаких кладов нет. Нашли бы, когда коровник строили, там ведь все перекопали.

– Да, он мне говорил, что вырос в здешних местах, – сообщил Хинценберг. – Только не в Снепеле, а подальше в сторону Липайки, что ли.

– Нет, это не Липайки. Я точно знаю, что не Липайки. Он откуда-то с озера Вигалес, у его отца там дедова земля. А он на земле работать не хочет. Красивый парень, зачем ему…

И вдруг Лива замолчала, уставившись на Полищука.

Наконец-то в ее голове сложились в одно целое чириканье смешного старичка и расспросы его хмурого приятеля-полицейского.

– Да что вы так разволновались, деточка? – спросил Хинценберг. – Ваш Гунча в Риге был свидетелем по важному делу, вот и все. Мы же его знаем не первый день – он парень шальной, но в худшем случае даст кому-нибудь в ухо. А за это в тюрьму не сажают.

– Да, – подтвердил Полищук.

– А вот тот парень, который бродит вокруг старого коровника, не просто так там бродит! – фантазировал Хинценберг. – Хотел бы я знать, что у него на уме. Много я видел господ на джипах, но чтобы возили с собой лопату – это что-то странное. И он ли хозяин джипа? Может, вообще угнал?

– Откуда я знаю! – отрубила помрачневшая Лива.

– Но раз номера были незнакомые… может, литовские?

– Польские.

Лива быстро собрала грязные тарелки и унесла на кухню.