Эми диагностировала ее сама – прогрессирующая фибрилляция предсердий, вызванная хроническим синдромом слабости синусового узла. Диагноз хотя бы частично объяснял ее парализующие панические атаки и тот факт, что они были такими тяжелыми. Синаптические связи в ее сердечной мышце давали сбой. В конце концов это привело к неустойчивости сердечного ритма, которая не позволяла крови нормально циркулировать через легкие и по телу. Эми чувствовала себя так, будто тонула в собственной заторможенной кровеносной системе. И хотя она предполагала, что по ее сердечной мышце нанес удар вирус, подхваченный, возможно, от одного из пациентов, она одновременно размышляла о душевных корнях проблемы: о своего рода эмоциональном вирусе, психологической бомбе, заложенной детскими травмами, о вреде, нанесенном памятью. Сердечная болезнь была не единственным ее секретом. Другие убивали не меньше.

Чарли слушал, кивая по-докторски. Затем он вышел и вернуля спустя минуту, держа в руке зеленую таблетку – дилтиазем дозировкой в 0,5 мг. Эми выпила таблетку и встала, опираясь на стойку пустой капельницы. Было всего два часа ночи, а у нее впереди еще много работы.

– Нет, послушай, – сказал ей Чарли, – ты отдыхай. Приказ врача. – Он слегка улыбнулся. – Я возьму твоих пациентов на себя.

– Чарли… – начала говорить Эми.

– Не волнуйся, – ответил Чарли, – я умею хранить секреты.

Чарли не знает, сколько человек убил в Сомерсете, знает лишь, что это началось тогда, когда заболела Эми. С того момента он не останавливался.

Кардиомиопатия Эми не наблюдалась до февраля, когда она потеряла сознание на работе и ее отправили в реанимацию. Ей потребовались электрокардиостимулятор и отпуск. Чарли остался один и заменил ее внимание знакомой компульсией.

Особые жертвы – очень старые, очень больные или просто запоминающиеся – начались в середине января{143} с дигоксина и шестидесятилетней домохозяйки по имени Эленор Стокер. Через две недели, в канун своего сорок третьего дня рождения, Чарли использовал павулон – сильное паралитическое вещество, похожее на «век». Этот препарат силен сам по себе, но Чарли смешал его с другими, так что к концу ночной смены он не был уверен, кто именно умер в результате его действий и что именно убило Джойс Мангини и Джакомино Тото. Однако он был достаточно уверен в том, что норэпинефрин остановил сердце Джона Шанагера 11 марта. Репутация Чарли как специалиста по остановкам сердца росла, и к тому моменту, как в мае сердце Доротеи Хоагланд перестало биться, а из динамиков доносился синий код, Чарли снова знал, что нужно делать. Знания Чарли о том, какие препараты помогут остановить неожиданный сердечный приступ пациента, казались другим медработникам практически откровениями пророка. Даже молодые врачи, ответственные за этого пациента, расступались, чтобы дать Чарли руководить процессом. У каждого пациента были собственные сложности с органами и препаратами, и каждый случай был уникальным. Весна выдалась насыщенной, и Чарли не запоминал ничьих имен, потому что был чрезмерно занят причинами и эффектами.

Майкл Стренко был слишком молод, чтобы лежать в таком отделении, и потому его болезнь особенно расстраивала молодых медработников. Родители Майкла верили, что их сын начал поправляться в Сомерсете и его самочувствие улучшалось изо дня в день, но двадцатиоднолетний студент-программист из университета Сетон-Холл страдал от врожденной аутоимунной болезни, и уход за ним был непростым делом. Эми, вернувшаяся в отделение после операции по установке кардиостимулятора и отдыха, беспокоилась, что юный Майкл не выживет. Чарли же знал наверняка.

В конце концов либо дигоксин, либо эпинефрин, либо их сочетание отправило Стренко в последний путь – жизнь больного человека находится в таком хрупком балансе, что достаточно легкого толчка или даже дуновения ветра, такого тонкого и незаметного действия, что никто даже не станет задумываться о причине – все будут в шоке от результата. Остановок сердца в ту ночь было несколько, и совсем не простых. Спустя пару секунд Чарли вышел в комнату ожидания, чтобы во всех деталях описать матери Майкла, что происходило в данную минуту в палате и в теле ее сына, рассказать, какие препараты используют медработники, какие принимают меры, чтобы сохранить жизнь пациента. «Майкл тяжело болен, – сказал ей Чапли, – не всегда люди в таких ситуациях выживают».

Родители Майкла были потрясены таким заявлением. «Хватит!» – сказала его мама и попросила Чарли уйти. Однако Чарли был прав. Примерно в два часа ночи 15 мая, когда миссис Стренко наконец остановила попытки запустить сердце сына, прямая линия кардиограммы доказала его правоту.

Эми никогда не стремилась к скандалу, но всегда ставила все под вопрос. Она думала, что если иногда и заходит слишком далеко, то в этом нет ничего страшного. По крайней мере, ее не так просто обвести вокруг пальца. Такая уж она была, по ее же словам: импульсивная дерзкая девчонка с характером, но не простачка. Она ни на что не соглашалась просто так. О ней слышали даже в отделении онкологии: Эми, сестра из отделения интенсивной терапии, которая отказалась от нового идиотского протокола безопасности, та, которая не стала ставить свое имя на новом листе выдачи инсулина. Это дало ей понять, сколько шума она наделала. Чтобы добраться из отделения интенсивной терапии до онкологии, нужно было сесть на автобус.

Новый протокол выдачи лекарств назывался «форма регулирования выдачи инсулина». Вэл, менеджер, попытался его растолковать, чтобы уговорить Эми подписать. Раньше инсулин всегда просто хранился в маленьком холодильнике. Однако теперь по какой-то причине меняли протокол и заставляли медработников ставить электронные подписи под предположением о том, сколько инсулина осталось в пузырьке. Эми считала, что это неточно и глупо. Как она могла на глаз определить, сколько осталось инсулина? Администрация просила ее поставить свою карьеру на правильность случайной догадки. Эми хотела знать, что происходит, но супервайзер не собирался ей говорить. Зачем поступать с инсулином как с наркотиком?

Когда ее менелжер отказался отвечать, Эми отказалась сотрудничать. Вэл сказал: «Подпиши». Эми сказала: «Нет». «Просто сделай это», – сказал Вэл. Эми отказалась.

Теперь Вэл тоже начал злиться. Эми не понимала причин этой реакции. Почему столько шума из-за какого-то протокола – что, разве кто-то умер?

Вэл уже почти кричал, когда сказал Эми: «Слушай, просто подпиши – дело все равно не в тебе!»

Что это значило? А в чем тогда дело?

На тот момент Эми не связала между собой новый протокол и участившиеся остановки сердца. Она лишь знала, что в последние полгода трупов стало больше – больше, чем за всю ее карьеру. Она не знала, что есть какая-то проблема, и уж точно не представляла, что заключалась она в Чарли. Чарли был хорошим медбратом, даже выдающимся. Она всегда рада была видеть его имя в расписании. Врачи Эми советовали не напрягаться, но с несколькими пациентами под ее опекой не напрягаться было невозможно. Часто ей приходилось выбирать между заботой о своем сердце и заботой о чужом. Когда она работала вместе с Чарли, появлялась третья опция. Он никогда не был слишком занят для того, чтобы ей помочь.