Они возвращались в город под тихий шорох бесконечной, сумеречной дороги. Она положила руку на его колено, он отвел ногу.

— Я этого не люблю, — сказал он.

Тогда она сложила руки на своих коленях ладонями кверху. Она ничего не просила. Просто так получилось. Минотавр и она оказались лишними, и они были не вместе. Минотавр стал арестантской гирей Лавровой, с которой она улетала в безучастный, призрачный космос.

На следующий день Лаврова отправилась на работу с платком, повязанным вокруг шеи.

* * *

Никита был продвинутый ребенок. Он не писал, свои домашние работы, он печатал их на компьютере. В школе их за это не ругали, а, напротив, поощряли. Лавровой такой подход казался странным.

— Печатать свои мысли нельзя, надо писать. — Да ну, — отмахивался Никита. — Чего заморачиваться? Печатать легче.

— Да. Зато твой почерк может многое о тебе рассказать: о твоем характере, личности, истории твоей жизни, даже настроении, в котором ты писал.

— Зачем это обо мне знать? Я не хочу, чтобы кто-то читал по почерку мои мысли.

— Печатать нужно разведчикам в стане врагов. А близким людям надо знать, какой ты.

— Не надо.

— Очень важно, чтобы тебя поняли. Иначе вы можете стать чужими.

— Ну и пусть, — вредничал ребенок.

— Дерево! — злилась Лаврова.

— Сама дерево!

Лаврова неожиданно обиделась на маленького мальчика, обиженного на нее. Она замолчала и уставилась в стену. Никита отвернулся. Он сидел, сгорбившись и опустив голову. Ей стало его жалко. Захотелось притянуть его к себе и исцеловать всю его макушку. «Бедный мой бедный Никита, — подумала она — Мой китенок».

— Давай мириться, Кит, — предложила она и протянула мизинец.

— Почему кит? — пробурчал ребенок.

— Потому что рыба-кит.

— Ладно, — улыбнулся он и протянул свой мизинец.

В его прозрачно-голубых глазах у самого дня плескались солнечно-рыжие рыбки Криницы.

В воскресенье, проснувшись, Лаврова обнаружила на своей подушке красное сердечко, раскрашенное гуашью. На его обратной стороне корявыми, шатающимися буквами было написано: «Наташе от Кита». Ниже улыбался во весь рот нарисованный кит, на его правый глаз была залихватски наброшена челка водяного фонтанчика.

Лаврова счастливо засмеялась и осторожно поцеловала сердце маленького мальчика.

* * *

Лаврова могла есть что угодно и сколько угодно. Она никогда не толстела, поэтому в еде себя не ограничивала. В ее организме жил огромный солитер под малопонятным научным названием «чувство вины». Лучшим лекарством от него были калории и углеводы.

Лаврова в «Рамсторе» ходила с корзинкой между полок с продуктами, выбирая, что душа пожелает, заранее предвкушая, как усядется в маленькой рамсторской кафешке. Закажет большущий кусок слоеного торта с взбитым, воздушным творогом и медленно, по маленькому кусочку, будет дегустировать его нежный вкус, запивая свежесваренным кофе.

— Эй, Лаврова!

Она оглянулась и увидела старинную знакомую с необычным, арабским именем Камона. Ее волосы, туго стянутые на затылке, темной блестящей патокой обтекали голову. Арабские газельи глаза изогнулись улыбкой к вискам.

— Сто лет не виделись! — воскликнула она. — Как ты?

— Как обычно.

— Зануда! — засмеялась Камона. — Пошли посидим, поокаем.

Они уселись за столик в рамсторской кафешке.

— У тебя как? — спросила Лаврова.

— Отлично! Вышла замуж за француза. Живу в Марселе. Привезла ненадолго внуков к дедке и бабке.

— Как за француза? — изумилась Лаврова. — Ты что, в третий раз замуж вышла?

— Да, — Камона откусила кусочек торта. — Вкуснотища какая!

Она все делала вкусно. Она сама была аппетитной и вкусной, оптимисткой, не знающей, что стакан может быть наполовину пуст. Ее стаканы всегда оказывались полными.

— Поразительно. Толпы женщин мечтают выйти замуж, а у тебя все так легко и просто, — восхитилась Лаврова.

— Это в первый раз сложно выйти замуж и сложно развестись. Все кажется сплошной трагедией. Трудно второй раз выйти замуж, от страха, что опять настанет разочарование. А потом пошло-поехало. Не исключено, что француз у меня не последний.

— И как к этому относятся твои дети?

— Лучше, чем я. Им не приходится с ним спать.

— А что, какие-то проблемы?

— Шутка, — рассмеялась Камона. — Хотя он макает круассан в кофейную чашку и жует мокрый хлеб, запивая кофе с плавающим жиром. Чепуха, а раздражает просто жуть!

— Как тебе удается так легко жить?

— Мужчинами управлять несложно. Надо только делать вид, что ты с ними заодно, — сказала женщина, сидящая напротив Лавровой. «Интересно, мудрость приходит с годами или она не каждой женщине дана?» — подумала Лаврова и вздохнула. Ее мучила зависть.

— Как Мадина? — спросила она о старшей сестре Камоны.

— Живет в гражданском браке с парнем на семь лет моложе. Он ее обожает. Целует взасос у института, где она работает. Все это видят, а ей хоть бы хны. Пускай завидуют, говорит.

Лавровой было удивительно видеть счастливого человека. Ей было удивительно слышать о счастливом человеке. Она раньше думала, что такие люди давным-давно перевелись на белом свете. Все дело в генах, решила она и перестала завидовать.

Когда Лаврова с мужем только поженились, они поехали знакомиться с его матерью. Она жила в Ейске, ее дом стоял почти на самом берегу моря.

Его мать была грузной женщиной с больными распухшими ногами, она ходила, опираясь на трость. За ней ухаживала женщина по имени Зухра. С ними жили ее племянники, подросток Халида и девятилетний Тимур.

Лаврова улыбнулась его матери, она волновалась и не хотела, чтобы та это заметила. Муж тоже нервничал. Ночью Лаврова долго не могла заснуть, она слушала шум моря, которое дышало своими огромными легкими.

На следующий день после обеда все спустились во двор, где рос огромный карагач. Палящее южное солнце пробивалось сквозь его листву золотыми монетами. Лаврова держала за руку Тимура.

— Посмотри, как много на нем старинных золотых монет! Их награбили разбойники и спрятали на дереве. Во смешные! Они думали, что мы их не найдем! — воскликнула Лаврова.

Лавровой нравился мальчик, ведь у нее тоже будет сын, и она хотела его развлечь.

— Давай залезем и соберем их, — включился в игру Тимур.

— Нельзя, там спит кот ученый.

— А что он знает?

— Он звездочет, днем он стережет разбойничьи сокровища, а ночью считает звезды. Их на небе миллиарды. Он не успевает их пересчитать и сбивается, потому что утром звезд уже не видно и ему надо заступать на дежурство.