Случилось так, что давали как-то Ветряк и Половиныш представление в щедром городе балтов – самых зажиточных в округе рыбных торговцев. Место было знатное, народ на богатой ярмарке толпился все сплошь с монетой в кармане, потому добрый и покладистый, и от зрителей не было отбоя. Конечно, было немало на ярмарочной площади и другого актерского отребья, но Ветряк с Половинышем были тут в особой чести – у них было две куклы-мима. Искусство молчаливого жеста понятно всем, и стару, и младу, к тому же каждый зритель пантомимы волен сам домысливать в ухищрениях и задорных выходках безмолвных актеров, и, надо сказать, весьма на это охоч. Потому возле шатра, или как любят выражаться бродячие лицедеи и циркачи, балагана, толпилось немало народу. Зрители периодически разражались оглушительным смехом, а порой те, что почувствительнее да сердобольнее, норовили смахнуть и непрошеную слезу. Умели играть на струнках зрительских душ Ветряк и Половиныш, так и играли – на грани улыбки и слезы, и кошелек их круглился все больше.

В толпе зрителей стоял и моложавый человек приятной наружности, с глубоким и искренним интересом наблюдавший за похождениями кукол и мастерством управлявших мимами актеров. Ветряк и Половиныш командовали своими деревянными питомцами с помощью множества всяческих тросточек, троссиков, ниток и других, еще более хитроумных приспособлений. И куклы, и оба актера были одеты во все черное, и только лица были густо выкрашены белилами и у тех, и у других. Смотрелось это очень необычно, даже эффектно, и сразу привлекало внимание посетителей ярмарки еще издалека, поскольку Ветряк и Половиныш лицедействовали непременно на высоком помосте и были открыты всеобщему обозрению.

Возле молодого человека примостилась и его спутница – пожилая женщина, лицо которое уже слишком тщательно скрывало следы возможной былой красоты. Вдобавок осанка у нее была ссутуленная, будто ее клонил к земле груз каких-то тяжелых забот, от которых невозможно отвлечься даже в веселый солнечный осенний день, когда вокруг смех, музыка и лицедейские забавы. У нее на лице также был написан неподдельный интерес, хотя изредка женщина хмурилась и что-то беззвучно шептала себе под нос длинными узкими губами. В руке женщина крепко сжимала ручку маленького деревянного ящичка с замками, устроенными на заморский манер.

Когда пантомима уже закончилась, лицедеи, приняв свою долю внимания и даров, отдыхали в своей палатке, стирая грим с лиц, поскольку это было последнее представление и в тот день, и вообще в этом городе – ярмарка уже закончилась. В это время к ним в палатку вежливо постучали. Получив разрешение войти, в палатке появились именно этот молодой человек и его пожилая спутница. Это были Сигурд и Клотильда. Вошедшие немедленно рассыпались в похвалах актерскому искусству хозяев, но при этом были столь тактичны и тонки в своих наблюдениях нюансов лицедейского мастерства, что скоро и совершенно очаровали и Ветряка, и Половиныша. Поэтому предложение поклонников отметить как следует столь удачное завершение ярмарочных спектаклей было воспринято служителями муз с благосклонностью. Тут же начались обильные возлияния, вино полилось кубок за кубком, закуски были выше всяких похвал и изысками, и обилием, поэтому немудрено, что ближе к ночи оба актера уже были мертвецки пьяны. Вино же, как ни странно, не оказало никакого действия ни на Птицелова, ни тем паче – на Клотильду, и к тому времени, как незадачливые лицедеи крепко спали, их гости напротив были трезвы и сосредоточены. В мгновение ока Ветряк и Половиныш оказались связанными и крепко прикрученными веревками к своей немудреной мебели и доскам павильона, которые уже принесли сюда их коварные и предусмотрительные гости.

Пробуждение лицедеев было таким, что не приснится и в самом страшном сне. Стояла глубокая осенняя ночь, в палатке тускло горели свечи, а напротив обоих несчастных женщина открывала свой ящичек, полный таких жутких принадлежностей для нанесения человеку самых мучительных ран, что Ветряк и Половиныш поначалу даже не поняли, что они увидели. Бедные актеры не успели толком протрезветь, как женщина тут же нанесла каждому из них глубокие резаные раны на щеках и груди. Лицедеи не могли даже позвать на помощь ночных стражников – к тому времени у каждого актера во рту был забит чуть ли не по самую глотку плотный кляп. Они с трудом дышали, и вопли испуганных и все еще полупьяных Ветряка и Половиныша услышать не смог бы никто.

Птицелов и Клотильда изредка переговаривались между собой, и очень скоро перепуганные актеры поняли, что попали в руки злобных чародеев и душегубов, причем – в прямом и неотвратимом смысле этого страшного слова. То, что затеяли ужасные некроманты, просто не могло уложиться в голове более крепкого духом Ветряка; что же касалось Половиныша, то он, едва поняв, что ему сейчас предстоит и убедившись на собственном теле, что это вовсе не глупые шутки и не кошмарный сон, от страха сразу лишился чувств.

Внимательно наблюдая на ярмарке за актерской игрой и, прежде всего – за куклами злополучных лицедеев, Птицелов был совершенно очарован причудливой и тонкой пантомимой. Особенно ему понравилось, что каждый жест куклы-мима олицетворял собой какое-нибудь одно чувство – страх, зависть, коварство, умиление или любое другое, причем настолько полно, что словно исчерпывало его до дна. И Сигурд сразу почувствовал, что перед ним на дешевом помосте – идеальные слуги, не рассуждающие, а точно выполняющие, причем только одно приказание, но досконально, с присущей только служителям искусств глубиной и полным погружением в порученное дело. Тут же в голове у него созрел дьявольски хитрый план, и он сразу после представления поделился им с Клотильдой, с которой они состояли если и не в приятельских, то, во всяком случае, партнерских отношениях, если только возможно партнерство в таком зловещем деле как некромантия. Эта женщина и прежде не раз оказывала Птицелову услуги в самых мрачных и жестоких делах, о которых мало кто знал. Особенного же мастерства Клотильда достигла в жестоком искусстве не только утонченных телесных пыток, но и причинения невыносимых душевных страданий, поэтому все, связанное с тайнами души и сущности, интересовало ее безумно. Поэтому Клотильда согласилась на предложение Птицелова тотчас же, с азартом и жаром застоявшегося профессионала.

Спустя два или три часа, когда за стенками лицедейской палатки забрезжил неуверенный сырой рассвет, все было кончено. Клотильда умудрилась высосать заклинаниями души Ветряка и Половиныша, сумев вложить их в деревянные тела кукол. Но самое главное – ей удалось перенести и сущности кукол в бесчувственные тела людей. И теперь ведьма и Птицелов терпеливо ждали, кто очнется первым, а кто, быть может, так и останется навеки за стеной небытия.

Как ни странно, первыми ожили куклы. Они вяло зашевелились, открыли глаза, попытались подняться и встать на нетвердых ногах. Но деревянные актеры тоже были предусмотрительно привязаны к тяжелой доске, и после нескольких неудачных попыток освободиться куклы скоро затихли, погрузившись в тяжелый призрачный сон. И только потом проснулись люди.

Птицелов был в восторге: на этот раз ведьма не обманула, и ее колдовское искусство действительно оказалось на высоте! Тела Ветряка и Половиныша двигались, могли самостоятельно подниматься с пола и делать несколько шагов, издавали неясные и нечленораздельные звуки, и самое главное – неотрывно следили глазами за любыми движениями Птицелова.