Пролетел три метра, тросик проскользнул под мышкой, натянулся, тряхнуло. Сверху послышался вой. Я подтянулся на тросике, достал до выступающей круглой антенны, зацепился, уперся ногами, дернул.

Почувствовал, как кошка вошла в мясо. Горбун заревел громче. И я тут же добавил, почти повис на тросу, подпрыгивал на широкой тарелке, дергал, дергал, дергал, ощущая, как заточенные титановые крючья вонзаются в горб карлика все глубже и глубже.

Горбун заорал и попытался втащить меня обратно, я уперся ногами.

Минуты через три он замер. Трос больше не рвался вверх. Я осторожно отцепил от пояса карабин, перепрыгнул с антенны на подвесной мостик, пробрался внутрь через дверь. По лестнице, перескакивая через ступени, наверх.

Горбун сидел на краю балкона. Он каким-то усилием умудрился вырвать из загривка кошку, она валялась рядом, погнутая и окровавленная. Крови вообще было много, она растекалась вокруг карлика дымящейся черной лужей, видимо, крюк кошки задел артерию.

Карлик умирал.

– Эй, – позвал я.

Он обернулся. Посмотрел на меня мутнеющими глазками. Поднялся.

Я не знал, что делать. Победа. Очередная и бесповоротная. И пустота. Никакого удовольствия, этот проклятый мир выгрыз из меня не только страх, он выгрыз и радость тоже.

Все выгрыз. Вот сейчас мне очень хотелось пожалеть этого горбатого дурака. Я не испытывал к нему ненависти или какой-нибудь там неприязни, совершенно не испытывал, не виноват он… А ничего. Равнодушие.

Я приблизился. Как к нему обратиться-то?..

– Сам виноват, – сказал я. – Я просто пройти хотел, а ты кинулся.

Карлик смотрел. Исподлобья. Его качнуло в сторону, он шагнул к обрыву, потерял равновесие, закашлялся, оступился.

Все.

Я подошел к краю, выглянул. Горбун лежал далеко внизу, в мусоре, растопырив коротенькие ручки. Все.

Никогда не был в облаках. Я думал, они мягкие, белые, пушистые, как одуванчики, а все оказалось не так. Вещи обманывают постоянно, оказываются совсем не такими, как представлялись. Я вышел на балкон. Не знаю почему, но тут, кажется, сохранилось все как раньше. Чисто. Стены выкрашены белой краской. Мебель. Кровати, шкафы, столы. Стекла все целы, даже те, которые в полу. Забавно – окна – в полу, зачем кому-то смотреть вниз, в землю? Хотя сейчас земли никакой совсем не видно – только мутная пелена, насыщенная влагой. Тихо. Точно со всех сторон ватой обложен. Хорошо, спать сразу хочется. Я сначала подумал, что тут вожак жил. Атаман вышкарский – самое чистое место ведь. А потом увидел игрушки. На полках. Много. И рисунки еще, прямо по белой стене. Дети рисовали, так только они могут. Человечки сидят на Вышке. Над головой небо. А внизу, вокруг все горит, из огня высовываются морды зубастые. Или то же самое, только вместо огня вода. Другие рисунки, все по большей части добрые и спокойные, то цветочек цветет, то зайчик прыгает, птички разноцветные летают. Книжки. Тоже детские, тоже с зайчиками. Детский сад, я вдруг понял – детский сад это. Тут вышкари мелочь свою содержали, учили ее, как жить. Значит, тут действительно настоящая община была. Конечно, то, что они не спускались вниз – это сказки, спускались, еще как, вокруг полно интересного…

Порядок. Я вдруг понял, что в детском саду все чересчур устроено, все по полочкам, все аккуратно. Кроватки стоят вдоль стенок, к столам приставлены стульчики, отсюда явно не бежали, отсюда ушли.

Куда?

А может, их вывезли? Явились вот эти, китайцы, погрузили в дирижабль и увезли в Китай? Или куда там они людей увозят… А этого горбуна-урода оставили, потому что он им не подходил. Как я. Я что, тоже урод? Кто этих китайцев разберет?.. А вообще этот прыгальщик горбатый мог бы рассказать. Если бы летать умел. Летать он так и не выучился. Стал похож на ящерицу, не стал похож на птицу. Ящерица – земное существо, птица – небесное, высокое, человек же легче стремится к низости, редко у кого крылья прорезаются.

Устал. Я почувствовал усталость просто сверхчеловеческую. Из-за высоты, наверное. Много сил выпивает высота, почти как подземный мир. Наверное, воздух тут разрежен, или мало его. Отдохнуть, срочно… Я выбрал кровать с яблочком, забрался под одеяло. Оно оказалось побито молью, мне пришлось выдернуть еще несколько одеял, я завернулся в них и почти сразу уснул, выключился, сполз во тьму.

Проснулся от боли, но неожиданно отдохнувшим и в хорошем настроении. А болели пальцы. Ног и рук, ног сильнее. Скорее всего, уже синие. Или чернеть уже начали. Не хочу смотреть, подожду еще чуть, завтра отрежу. А может, и отрезать не придется, я выручу от китайцев Алису, Алиса сядет рядом, и мои отмороженные пальцы сами по себе начнут выздоравливать.

На руках пальцы пока просто покраснели. Может, повезло, еще отойдут. Отмороженные пальцы хорошо в крови волкера вымачивать, только он свежеубитым должен быть, чтобы еще дымился. Там у него внутре какая-то антиморозная желчь, она лечит обморожение, только где здесь волкера взять?

Было светло. За окнами продолжал ворочаться туман, но он изменил окраску, цвет свинца поменялся на цвет первого снега, уютный и жизнерадостный.

Я выбрался из кровати, потянулся. День, вторая половина. Надо двигаться в сторону неба. Скоро солнце сядет, в темноте опасно. Надо успеть до заката. Из оружия топор, нашел его недалеко от рюкзака. Не так уж плохо. Там, в вересках мы с ними настоящим оружием не могли справиться, а теперь у меня только топор. Ладно, как-нибудь. Не тащить же туда карабин, в самом деле? А если уроню? Нет, топором обойдусь.

Вверх. Осталось еще несколько ирисок, я жевал их по пути для пополнения сил. Ничего, скоро отведаю чего-нибудь китайского. Китайцы, они ведь меня не ждут. Сидят себе в своем огурце, думают про… про что-то свое, китайское. А тут я.

На балконы почти не заглядывал, так, один раз. Зал был разделен жестяными перегородками на отдельные каморки, в которых, наверное, проживали особенно ценные вышкари. В каморках царил удивительный порядок, такой же, как в детском саду. Или они на самом деле покидали Вышку организованно, или горбатый карлик все прибрал уже потом. Никаких полезных вещей, никакого оружия, полная бесчеловечность.

Люди растворились, от погани горбун Вышку оборонил, теперь никакой защиты не осталось, теперь она заселит и высоту. Сам виноват, первый начал. Я ему голову оторвать не пытался. Вообще я решил, что думать в этом направлении больше не следует, думать надо меньше, по лестнице шагать больше.

Постепенно холодало. Я поднимался над землей, наверное, я был уже на высоте птичьего полета, если бы птицы тут, конечно, летали. Лестница покрылась крупчатым инеем, а затем и льдом. Я то и дело оскальзывался, пару раз даже съезжал. Отдыхал дважды, дышал в ладони, растирал щеки. Теперь и щеки отмерзнут, щеки не отрежешь. Просто будут белые. И волосы будут белые, если их отморозить несколько раз, они тоже белеют и умирают. Это старость.

Старость – это когда человек утрачивает свойство сопротивляться миру. Она может наступить в сорок, а может и в пятнадцать. Ты подворачиваешь ногу и уже не так быстро бегаешь, и этого хватает для смерти.