Про Вышку много чего мололи. Что на ней живут какие-то отдельные люди, то ли вышкари, то ли лешие, то ли еще они как-то назывались, что эти люди чрезвычайно гордые от своей возвышенности над остальными. Плевали на всех сверху, на плечи всем, на лысины, а если кто разгневанный собирался разобраться, то обстреливали его из арбалетов и луков.

Рассказывали, что вышкари знали толк в медицине. Могли излечить разные опасные болезни, причем не только хирургически, но еще и воздухом – наверху воздух гораздо лучше, стоит им подышать немного, как становится гораздо лучше, а иногда и вообще выздоравливаешь.

Говорили, что на Вышке можно прожить от рождения до смерти, никогда не спускаясь вниз. Вода сгущается из облаков, и эта вода гораздо свежее и чище земной. Еда произрастает в висячих садах, кроме того, внутри самой башни поселился лишайник, который можно было перетирать в муку и печь из нее хлеб. А еще вроде там, почти на самом верху, имелись особые, бассейны, в которых разводили рыбу с золотой чешуей. А еще у вышкарей было такое развлечение – они привязывали к ногам длинные веревки и прыгали вниз с самой высокой мачты. Посвящение в мужчины такое. А кто не мог прыгнуть, тому запрещалось жениться. И все эти люди прыгали, прыгали…

Никаких людей не осталось, я сразу понял. Нет, когда-то они тут жили, несомненно, это угадывалось по залежам мусора, окружавшим основание башни. Мусора много, но не свежий, старый и успевший прорасти репьями, засохшими по поводу зимы. Железо еще. Катушки, трубы, блестящие прямоугольные шкафы, скомканные листы металла, много железа вокруг, сверху повыкидывали за ненадобностью. И никого. Людей все меньше, даже в таких удобных местах. Геноцид.

Я задрал голову.

Вышка была украшена многочисленными лесенками, струящимися вверх, решетчатыми балконами, отстоящими от башни на много метров и оттопыренными грядками, с которых свисали побуревшие бороды плюща. С Вышки вообще много чего свисало. Тросы, как простые, так и завязанные в узлы. Веревки, покачивающиеся на ветру. Тряпье. Не знаю, зачем тут нужно столько ветхого тряпья, много. Цепи. Цепей больше всего. Как ржавых, так и вполне себе блестящих, произведенных из нержавеющей стали. Я поискал скелетов или других следов цивилизации, люди обожают вешать разных живых существ на подходящих предметах, но их почему-то не висело.

Метров с тридцати начинались хижины. Башня обрастала ими, как старая и уже гниющая береза желтыми грибами, хижины лепились одна к одной и изрядно выступали в стороны.

На пятидесяти метрах раскидывались длинные мачты, назначение которых сначала было непонятно, но потом я сложил их с обилием висящего тряпья и вдруг понял, что это паруса. Когда-то на Вышке были паруса. Зачем паруса в центре города? Может, для красоты, а может, энергию вырабатывали.

Вообще Вышка выглядела не очень опрятно. Я видел ее на картинках. Ночь, в небо уходит сияющий разноцветными огнями шпиль, снизу бьют лучи света, и мир прекрасен, точно прекрасен. А сейчас Вышка похожа на старуху, дряхлая, бесполезная, готовая качнуться в сторону, но еще не качнувшаяся. Похожая на весь наш мир, еще стоит, но вот-вот завалится.

Скрип. Я обернулся. Акира. Сказал что-то, пальцем вверх указал.

– Тучи, – сказал я. – Они там?

Акира кивнул. Снял шлем.

Почернел. Голова приобрела синюшный цвет, с красными подкожными волдырями. Болезнь. Видимо, на самом деле у нас тут болезнь. Отрава, яд, разлитый в воздухе. Мы в ней рождаемся, в ней живем, в ней и умираем, мы привыкли, она на нас не действует, во всяком случае, при жизни. А вот Акира… Прорвал комбинезон – и все, готово. И быстро-то как…

– Плохо? – спросил я.

Акира кивнул. Уже понимает. Со мной не сможет наверх, и так еле тащится. Оставаться не захотел. Оно и понятно, в одиночку и китайцу не дышится, одиночество хуже волкера, выест кишки, выгрызет печень.

– Я скоро вернусь, – я указал наверх. – Лекарство. Лекарство принесу. Туда – обратно.

Я нарисовал пальцем аптечный крестик. Акира помотал головой, сделал решительный рубящий жест, затем постучал себя по горлу. Все, конец.

Помирать собрался.

– Пойдем со мной, – я ткнул большим пальцем в небо.

Акира сел на камень, пожал плечами, покачал головой. На шее у него надулись крупные красные бубоны, болезненные даже на вид. Никогда такого не видел. Китайское бешенство, что ли, начинается.

– Пойдем.

Акира помотал головой.

Понятно. Все равно помрет, не хочет мучиться. Хотя я, например бы, помучился. Чем сидеть замерзать.

– Как знаешь, – сказал я.

А что, мне тащить на себе его, что ли? Сам еле хромаю. Достал из рюкзака ириски, сунул Акире. Пусть пожует. Последняя радость.

Акира взял. Ухмыльнулся. И зубы у него тоже почернели, окончательно. Совсем недавно были нормальные, ну, немного желтые, а вот уже и почернели. Мощная болезнь, быстро развивается. На сыть похожа, только та с ушей расползается. Или с носа. Я сплюнул. Ну, чтобы не привязывалось.

Небо опустилось еще ниже, теперь большая часть Вышки была скрыта мглой. В погоде что-то сдвинулось, и сверху потекла вода. Она собиралась на тросах и цепях и лилась на землю тонкими струйками. Акира поднялся, подставил под воду лицо.

Умылся.

Затем издал долгий горловой звук, сказал что-то, наверное, важное. Нарисовал на ладони несколько закорючек. Понятно, блокнот ему нужен, дал ему блокнот.

Акира пустился чиркать. Круги. Одни круги, другие круги, и еще круги…

Наверху что-то железно лязгнуло. Я схватил Акиру за шиворот и оттащил в сторону, под защиту треугольной бетонной юбки. Но сверху ничего не упало.

Акира скомкал альбомный лист и теперь рисовал на новом, но руки у него дрожали, даже уже дергались, круги получались кривые, карандаш рвал бумагу, он старался совладать с руками, не получалось.

Китаец не выдержал, взбесился, отшвырнул блокнот в сторону.

– Ладно, – сказал я. – Ты тут отдохни, пока.

Он отвернулся. Втянул голову в плечи, закрыл глаза.

– Сиди здесь. Никуда не уходи.

Акира не ответил. Протянул мне что-то. Я взял. Прозрачное, плоское, но не стекло. Китайское стекло, наверное.

– Что такое?

Китаец дотянулся до блокнота. Долго собирался с силами, сжимал запястье одной руки, потом запястье другой, бормотал что-то по-китайски. Все-таки собрался, стал рисовать.

Закорючка. Палочка с кольцом. Сначала я долго не мог понять, что это, тогда Акира нарисовал рядом замок. Ключ, значит, понятно.

– Ключ, – сказал я.

Китаец кивнул и стал рисовать еще что-то. Я заглянул через плечо. Дирижабль, но не снаружи, а как бы изнутри, разрезанный пополам. Акира нарисовал вход – обозначил его замком. Затем прерывистой линией обозначил дорожку и крестик в конце. Видимо, путь.