Я стояла перед ней и молчала. В темноте мы не видели другдруга.

— Почему ты не идешь в сад?

Я продолжала молчать.

— Опять какая-нибудь шалость?

Казалось, чья-то невидимая рука сжимает мне горло, стараясьзадушить.

— Тетя… — с трудом вымолвила я.

О, если бы тетка в ту минуту сказала мне ласковое слово,догладила, как обычно, по щеке, я бы, наверное, со слезами кинулась ей вобъятья и все рассказала.

Но тетка ничего не понимала.

— Ну, что там у тебя еще за горе, Феридэ?

Так она говорила обычно, когда я приставала к ней скакой-нибудь просьбой. Но тогда мне показалось, что этими словами она хочетсказать: «не хватит ли наконец?!»

— Нет, ничего, тетя, — ответила я. —Позвольте, я вас поцелую.

Все-таки тетка была для меня матерью, и я не хотела с нейрасставаться, не поцеловав на прощанье. Не дожидаясь ответа, я схватила втемноте ее за руки и поцеловала в обе щеки, а потом в глаза.

В комнате у меня все было перевернуто вверх дном. На стульяхвалялась одежда. Из ящиков открытого шкафа свешивалось белье. Девушка,решившаяся на столь смелый шаг, не должна была оставлять, как неряха школьница,свою комнату в таком виде. Но что поделаешь? Я торопилась.

Я не зажигала лампу, так как боялась, что кто-нибудь заметитв окне свет и придет. В темноте я кое-как нацарапала Кямрану несколькопрощальных слов, затем достала из шкафа свой диплом, перевязанный краснойлентой, несколько безделушек, дорогих мне как память, да кольцо и сережки,оставшиеся от матери, и все сложила в школьный чемоданчик.

Наверно, вот так поступали приемные дети, покидая чужой дом.Подумав об этом, я горько улыбнулась.

Куда идти? Это пришло мне в голову только на улице. Да, кудая могла пойти? Утром было бы легче. В мыслях рождались какие-то смутные планы.Главное — пережить ночь. Но где укрыться в такой поздний час? Кажется, все былопредусмотрено, но не могла же я с чемоданом в руках до утра бродить одна пополям! В доме, конечно, вскоре поднимется переполох. В полицию, возможно, необратятся, боясь позора, но поиски, несомненно, начнутся. Поезд, экипаж,пароход — все это отпадало. Так слишком быстро нападут на мой след.

Теперь, когда я решила жить самостоятельно, ничто не моглопринудить меня вернуться в ненавистный дом. Но мое решение родные могли счестьза детское безрассудство, за каприз взбалмошной девчонки и понапрасну толькомучили бы себя и меня.

Я знала, что письмо, которое напишу завтра тетке, заставитих отказаться от поисков, и они уже больше никогда не упомянут мое имя!

Сначала я подумала о подругах, живущих поблизости. Они,конечно, могли принять меня хорошо. Но им мой поступок мог показатьсянепонятным, даже неблаговидным. Они побоялись бы себя скомпрометировать,пришлось бы как-то объяснять столь необычный визит. Нет, у меня не хватило» бысил отчитываться перед чужими людьми, выслушивать их наставления. Наконец,знакомые, о которых я в первую очередь вспомнила, были известны также и моимдомашним. Они кинулись бы искать меня прежде всего у них. Да и родителиподружек не стали бы обманывать моих родственников, они не сказали бы им: «Еездесь нет».

Идти по проспекту, ведущему к станции, было опасно, и ясвернула в улочку Ичеренкейя. Темнота становилась непроницаемой. Мной овладеларастерянность, в душу закрадывался страх, и вдруг я вспомнила про нашу старуюзнакомую, переселенку с Балкан, которая лет восемь — десять тому назад былакормилицей у моих дальних родственников. Она жила на Сахрайиджедит и частонаведывалась к нам в особняк.

В прошлом году, возвращаясь как-то после длительной вечернейпрогулки, мы зашли к ней и с полчаса отдыхали у нее в саду. Она любила меня, явсегда дарила ей кое-какие старые вещи. Можно было, пожалуй, эту ночь провестиу нее дома, и никто бы не додумался искать меня там.

По улице проезжала повозка. Я хотела было ее остановить, нопотом раздумала: слишком опасно, да и мелких денег у меня не было.Волей-неволей пришлось идти пешком. Завидев в темноте какую-нибудь тень илиуслышав шаги, я начинала дрожать и застывала на месте. Любой заподозрил бынеладное, увидев ночью одинокую женщину на безлюдной загородной дороге. Ксчастью, мне никто не встретился. Только около какого-то сада навстречу мневышло несколько пьяных мужчин, горланивших песни, но все обошлось благополучно,я перелезла через низенькую садовую изгородь и переждала, пока гуляки пройдутмимо. На мое счастье, в саду не оказалось собаки, а не то мне пришлось бы худо.

Уже на улице Сахрайиджедит я встретила сторожа, которыйустало волочил по мостовой свою палку. Но и тут мне повезло, он не заметил меняи свернул в темный переулок.

Увидев меня, кормилица и ее старый муж были несказанноудивлены. Я рассказала им небылицу, которую придумала по дороге:

— Мы с дядей, старшим братом матери, возвращались изСкутари, но у экипажа сломалось колесо. В такой поздний час другого экипажанайти не удалось; пришлось возвращаться пешком. Издали мы увидели огонек ввашем окне. Дядя сказал: «Ступай, Феридэ. Это не чужие. Переночуй у кормилицы,а я зайду к своему товарищу, который живет поблизости».

Мой рассказ был не очень складен. Пожалуй, эти простодушныелюди не очень поверили ему, однако приютить у себя на ночь «госпожу» было дляних большой честью, и они не досаждали мне расспросами.

На следующее утро чистенькая, пахнущая цветочными духамипостель, приготовленная бедной кормилицей для меня, была пуста. Если женщина изаподозрила неладное, то было уже поздно, птица улетела.

В ту ночь, потушив лампу и уставившись в темноту, яразработала подробный план, в котором основное место отводилось моему диплому,перевязанному красной ленточкой. До того дня я считала, что ему сужденоваляться да желтеть в шкафу, но теперь все мои надежды и чаяния были связаны сэтой бумажкой, о которой посторонние отзывались весьма похвально. И вотблагодаря диплому я смогу работать учительницей в каком-нибудь

вилайете[23] Анатолии и быть всю жизнь среди детей, веселой исчастливой.

До отъезда из Стамбула я решила укрыться в Эйюбе уГюльмисаль-калфы, старой черкешенки, которая была нянькой моей покойной матери.Когда мать выходила замуж, Гюльмисаль пристроилась помощницей у старойнадзирательницы из Эйюба.

Она очень любила мою мать и терпеть не могла теток, которыеплатили ей тем же. Пока была жива бабушка. Гюльмисаль иногда приходила вособняк, приносила мне пестрые, разноцветные игрушки, которые продавалисьтолько в Эйюбе. Но после смерти бабушки няня перестала у нас появляться, итетки тотчас забыли о ней. Не знаю причины этой неприязни, но мне кажется, впрошлом у них были какие-то счеты.