– Все в порядке, Бен. Можешь рассказать мне.

Я давно собиралась рассказать все Брому, но вдруг мне что-то расхотелось. Он не поймет, подумала я. Не поймет, потому что не верит в призраков, живущих в лесах. Он всегда говорил, что это чушь. Но Катрина… Катрина тоже видела то существо. Несомненно, видела. Я расскажу Катрине. Она поймет. В первый раз за всю свою жизнь я была уверена, что она поймет.

– Я не хочу говорить об этом сейчас, опа.

– Ладно, – ответил Бром.

Он беспокойно поерзал в седле, и я почувствовала его напряжение. Он хотел устранить проблему, не зная даже, в чем именно она заключается. Хотел навалиться на нее и скрутить ее, заставив подчиниться, потому что так он делал всегда. Но проблема была не из тех, на которые можно навалиться. И даже, наверное, не из тех, которые могут подчиниться тебе. Как вообще человек может остановить клудде?

Я начала называть существо тем именем, которое употреблял Шулер де Яагер, – клудде – за неимением лучшего, и мысль о Шулере де Яагере напомнила мне еще кое-что из сказанного им.

– Опа. А ты правда притворился Всадником без головы, чтобы отпугнуть Икабода Крейна?

Дед замер, потом спросил:

– Кто тебе рассказал?

– Шулер де Яагер. Так это правда?

Бром пробормотал что-то, подозрительно похожее на «проклятый старикашка, всюду сующий свой ублюдочный нос», потом сказал уже нормальным голосом:

– Нет никакого Всадника.

– Я спрашиваю не об этом, опа.

Бром рассмеялся, и смех его эхом разнесся над безмолвной дорогой.

– Ты говоришь как твоя бабушка, когда собирается отчитать меня.

Всего несколько часов назад я ощетинилась бы от одной мысли, будто у меня есть что-то общее с Катриной, но теперь – нет. Пока мы ждали Брома у дверей, между нами возникло какое-то понимание. Я не могла обманывать себя, утверждая, что отныне все пойдет легко, но полагала: по крайней мере мы попытаемся не быть так нетерпимы друг к другу.

– Ну? – подтолкнула я деда, потому что он, похоже, и не думал продолжать.

Бром тяжело вздохнул.

– Не думаю, что твоя бабушка вышла бы за него. В смысле, за Крейна. Нет, не думаю. Она лишь хотела заставить меня ревновать, и это сработало. Знаешь, я ухаживал за Катриной задолго до того, как этот учитель явился в деревню. Ее отец был не против. Мой отец тоже был фермером, как и он, так что управлять хозяйством я умел. Старый Балт ван Тассель знал это и поощрял мое увлечение его дочерью, но Катрина не обещала выйти за меня замуж. Думаю, она считала, что мне все дается слишком легко и что я должен потрудиться, чтобы заслужить ее любовь. А я любил ее. Всегда любил. И сейчас люблю больше всего на свете. Когда я впервые увидел ее, меня словно пронзило молнией, и я сразу понял, что однажды женюсь на ней. Знаешь, сколько нам было лет, когда я это решил?

– Нет.

Никогда раньше я не слышала, чтобы Бром говорил так, с такой нежностью.

– Мне – шесть, а ей – четыре, – сказал он и рассмеялся. – Нашу семью пригласили на посиделки в дом великого ван Тасселя. Мать заставила меня надеть все самое лучшее, и помню, как я капризничал и спорил, но в конце концов был облачен в жутко кусачий костюмчик. Я вел себя совсем как ты, когда твоя бабушка пытается запихнуть тебя в платье. Мы ехали к ван Тасселям, и я всю дорогу ныл, что меня душит воротник, но увидел их дом – и сразу замолчал. Никогда раньше я не видел таких грандиозных домов. На крыльце, встречая гостей, стояли Балт и его жена. Мои родители поздоровались и вытолкнули меня вперед, чтобы представить хозяевам. Тут Балт кого-то позвал, и из приоткрытой двери высунулась головка маленькой девочки. Я увидел только ее макушку и глаза – эти голубые-голубые глаза. Миг – и она вновь исчезла. Она была застенчива, верь не верь.

Я и не поверила. Не могла представить Катрину – застенчивой.

– Отец позвал ее снова, но она не вышла. А мне больше всего на свете хотелось еще раз увидеть ее глаза, так что я оттолкнул руку матери и влетел в дом, не дожидаясь приглашения.

Можно было вообразить, что происходило дальше – огорчились родители Брома, смеялись ван Тассели, мать Брома звала его – но тот не обращал внимания на оклики.

– Она нашлась сразу за дверями, пыталась спрятаться за висящими на крючках на стене плащами. Такой крохи свет еще не видывал – ну, ты знаешь, она и сейчас миниатюрная, – и походила она на фею, только-только появившуюся из-под гриба. А я был большим, даже в детстве был крупным для своего возраста, как и ты. И чувствовал себя огромным неуклюжим медведем, ввалившимся в ее дом. Ах, какие у нее были глаза, большие, голубые, и когда она увидела меня, то просто застыла. Я не хотел, чтобы она боялась меня. Я не хотел, чтобы она вообще хоть чего-то боялась. С того момента я желал только одного – уберечь ее от всего на свете. Так что я протянул руку, как делал мой отец, и назвал свое имя. Она долго не отвечала, и я видел, что она размышляет, доверять или не доверять мне.

Я почти видела их обоих – шестилетнего Брома, наряженного в слишком тесный костюмчик, с вымытыми и приглаженными в попытке придать ему цивилизованный вид буйными кудрями; и крошечную фарфоровую куколку Катрину – с голубыми глазами и золотыми волосами, в платьице, сплошь в рюшах и кружевах, и в малюсеньких туфельках на малюсеньких ножках.

– И вот наконец она говорит тоненьким-тоненьким голоском: «Меня зовут Катрина ван Тассель. Очень рада с вами познакомиться». И сказала она это так, что ясно было: она долго репетировала – как будто мать велела ей повторять вежливую фразу за завтраком много раз, чтобы дочка произнесла ее правильно. Она протянула мне руку, я и собирался пожать ее, как и планировал, но вместо этого поцеловал. Я видел, как это делали иногда взрослые мужчины, знакомясь с леди. Чувствовал себя полным дураком, но в то же время ничего не мог с собой поделать. Глаза ее стали еще больше, и мне на миг показалось, будто я и впрямь сделал что-то не так и она никогда больше не заговорит со мной. Но потом она улыбнулась мне самой милой улыбкой, какую я только видел, и я понял,