Егорушке хотелось общаться с детьми, но ему не разрешалось. Он мог только наблюдать со стороны за жизнью сельских детей. Те могли бегать, прыгать, кричать, сидеть на дереве – и никто им не делал замечаний. А ему чуть что, всегда напоминали:

– Егор Степанович, вы же князь! Вам не пристало брать пример с шантрапы.

Мальчик тяжело вздыхал и уходил. А ведь как ему хотелось вот так же побегать с босоногими мальчишками, поваляться в траве, поесть немытых абрикос прямо на дереве!..

У них был большой белый дом с колоннами. Перед домом, на зелёной лужайке обычно ставили стол с самоваром и всякими плюшками-ватрушками. Маменька поднималась к чаепитию. И вот однажды утром Егорушка увидел, что на поляне за столом маменька сидит не одна. С ней рядом мужчина в полурасстёгнутом военном кителе. Это же папенька! Не помня себя, Егорушка вылетел из дома через три ступеньки и кинулся отцу на шею. Тот усадил сына к себе на колени.

– Ух, какой уже большой! Вырос! – и обратился к жене: – Ну, что, Надюша, скажем ему? – и снова к сыну: – Ты кого больше хочешь – братика или сестричку?

Егорушка неопределённо пожал плечами. Он никогда не задумывался об этом. Ему было всё равно.

– Скоро купим тебе кого-нибудь. А, может, аист принесёт, – засмеялся отец.

Потом они опять заговорили о чём-то волнующем их, а Егорушка держал в руках большие ладони отца, изучая каждый бугорок на них, каждую линию…

Вечером он уснул в родительской спальне на руках у отца.

– Отнеси его в кроватку, – тихонько сказала княгиня Боброва.

– Подожди, пусть побудет ещё с нами, – ответил молодой князь. – Соскучился я по нему. Ты не представляешь, Надюша, как мне не хватало в полку этого мальчишки!

Они сидели впотьмах, без света, и только луна, светившая в окно, позволяла им смотреть на своего сына.

– Знаешь, я видел кровь, грязь, смерть. А теперь держу на руках своего спящего ребёнка и слушаю его дыхание. За один миг этой жизни можно отдать всю предыдущую.

– Он у нас ангелочек, – сказала мать, убирая прядь волос со лба малыша. – Смотри, какой он у нас красивый… А какие у него длинные реснички…

– И совсем скоро у нас их будет двое…

Потом отец перенёс Егорушку в детскую, уложил в кроватку, укрыл, немного постоял над ним и ушёл. Ночь вступала в свои права. Ночь полнолуния… Огромная жёлтая луна заглядывала в окно детской комнаты, где крепко спал, разметав кулачки, маленький мальчик с белыми кудряшками.

Уснуло село, умолкли собаки, наступила полная тишина. Спал большой белый дом с колоннами. Он ещё не знал, что это была его последняя ночь…

… Егорушка спросонья ничего не мог понять. Вокруг крик, плач, стон. Дом был охвачен пламенем. Языки гигантского костра уходили в чёрное небо, рассыпаясь искрами; дым мешал дышать, пробиваясь в лёгкие. Отец выхватил его из кроватки и сумел вынести сквозь стену огня на улицу. Маменька кинулась к ним.

– Живы? Оба? – она крепко прижала к себе Егорушку. Все они едва успели выскочить из горящего дома, оставшись в одном исподнем, и теперь обречённо смотрели, как горит их дом вместе с бесценными фолиантами, с полотнами эпохи Возрождения, венецианскими зеркалами, мебелью ХVIII века, музыкальными инструментами итальянских мастеров…

Князь Бобров стал пересчитывать людей, которые жили в доме. Из прислуги спаслись все. Бобровы не сразу обратили внимание на толпу любопытных, с радостью взирающую на горящий барский дом. Под их одобрительные возгласы догорала усадьба.

– Что, господа кровопийцы, и ваше время пришло? – прогнусавил один из них. – Вот вам гнев народный: по всей стране барские усадьбы горят.

– Так это вы подожгли мой дом? – хладнокровно спросил князь Бобров.

– Ха-ха-ха, а князь-то в подштанниках! – послышался чей-то пьяный голос.

Егорушка почувствовал какой-то неприятный запах. Этот запах потом преследовал его всю жизнь. Он снова услышал такой запах, когда через десяток лет устроился на свою первую работу – грузчиком в порту. Это была смесь запахов перегара, гнилых зубов, пота, немытого тела, нестиранного белья, грязных носков…

Блики от догоравшей усадьбы временами хорошо освещали этих людей, и мальчик увидел в их руках лопаты, вилы, топоры. Эти страшные люди грубо разговаривали с его отцом, и Егорушка хотел было испугаться, но посмотрел на отца, спокойно и уверенно чувствующего себя, и страх ушёл. Если рядом его папенька, бравый офицер, благородный князь, то бояться нечего. Он сумеет защитить свою семью. Тем более что он спокоен, значит, опасности нет. Рядом папа, рядом мама – так чего же бояться? Егорушка воспрянул духом.

– Царя Николашку шлёпнули вместе со всеми выродками, – выкрикнул кто-то из толпы, – так чего нам на ихни рожи смотреть? Порубить их, покрошить в капусту!

– Сват мой приехал из Москвы, сказал – у них там всех графьёв да князёв уже передавили. А мы своих куда бережём? Мало они за наш счёт пожили? На нашей шее посидели? Гляньте на наших детей и на ихнего барчука: морда холёная, весь в кружевах…

– Да повесить их всех! Верёвку давай!

Верёвки не нашлось. Но обстановка продолжала накаляться. Орущая толпа, хорошо подпитанная алкоголем и поддерживаемая круглым диском луны (в полнолуние обостряются все психические отклонения), сужала кольцо вокруг Бобровых. Все уже кричали в один голос; нельзя было разобрать, кто именно что кричит, но все жаждали расправы.

– Мыкола! Врежь ему!

– Спокойно! Успокойтесь! – князь Бобров до последней минуты старался остаться благородным дворянином. Но это были его последние слова, потому что в тот же миг ему в живот вонзились вилы. Мужик, их державший, прежде чем вынуть их, с удовольствием провернул их вокруг своей оси и только потом вытащил. Вместе с вилами на траву шлёпнулось что-то ещё, кроваво-красное. В это время послышался стон. Егорушка оглянулся на мать. Она медленно оседала по дереву, к которому прислонилась. Под ней была лужа крови.

– Мужики, она ж беременная! Не трожьте её! – послышались бабьи голоса. – Она родить должна!

Но запах первой крови уже опьянил некоторые и без того пьяные головы.

– Шо?! Ещё будет барчуков рожать на наши шеи! Не бывать тому! Не будем больше кормить бездельников!

Маменька уже лежала на земле, когда над ней несколько раз вознёсся и опустился топор…

– Ироды-ы-ы! Ироды проклятые, шо ж вы натворили! – какая-то пожилая женщина выбилась из толпы. – Позаливали зенки, так спали б дома! А вы, бабы, куда смотрели? Пьяных своих мужиков дома держать надо! Грех какой на душу взяли, а!

Нападавшие в замешательстве отступали назад. Бабы разбирали своих мужиков и уводили домой. Через несколько минут всё пространство, где только что бесчинствовала толпа, было пусто. Егорушка остался один. Уже кончилась ночь, она перешла в серый рассвет, и жуткая картина стала видна ещё более явственно. Перед ним – мёртвые родители, сзади – чёрный, обгоревший остов дома. Он остался один на один с этим. Ему некуда было идти. Он не знал, что надо делать. Он сел на землю, подтянул коленки к лицу, обхватил их руками и сидел так долго-долго. Егорушка смотрел на папу, на маму, и ему казалось, что это игра, они вот-вот со смехом поднимутся, отряхнутся и они все вместе пойдут домой. Но они не вставали. Ему хотелось домой, но он оглядывался и видел обгоревшие развалины. После бессонной ночи хотелось спать, хотелось в свою постельку с детской кружевной подушечкой, на которой няня вышила львёнка. Он оглядывался и видел, что нет ни дома, ни постели, ни подушечки со львёнком. Ему хотелось есть, и он даже сказал тихонько, куда-то себе в коленки: