Ладно, нам с ней, как говорится, детей не крестить. Зато вокруг был слышен радостный щебет и пение мелких птичек. Я их толком не различаю — то ли малиновки, то ли овсянки. Знаю только, что все они из семейства воробьиных. Им и война нипочем. Солнце между тем начало хорошо прогревать. Весна уже прочно заявляла о своих правах. По ночам, правда, еще бывали заморозки. Особенно в горах.

Кстати, облачность нам бы сейчас не помешала. Мы на войне все-таки. Чтобы сверху на нас ничего не спикировало и не прилетело.

Разговаривая, мы подошли к машинам.

Между ними был проход около метра. Фургоны соединялись кабелем. Как я понял, это электропитание. Дверь второй от нас машины была открыта. В обоих фургонах были открыты маленькие окна. Из ближнего фургона доносился характерный шум работающей радиостанции.

Когда мы втроем подошли к машинам, за нашими спинами внезапно оказался китайский солдат. Его карабин СКС был в положении для стрельбы от бедра. Появился он как бы из ниоткуда и совершенно бесшумно. Мы с Кейметиновым переглянулись, оценив это. Обут китаец был тоже в улы.

— Свои, Петро, — улыбнулся Доржиев.

Боец молча закинул карабин на плечо и так же бесшумно скрылся за маскировочной сетью. Только сейчас я сообразил, что мы в американских куртках с эмблемой броне-кавалерийской дивизии на рукаве и выглядим действительно подозрительно. И оружие тоже не наше.

Подойдя к закрытой машине, Баир легко запрыгнул на лесенку. Коротко отстучал в дверь «пятилетие». Через минуту открылась дверь радийной машины. Нас пронзил внимательный взгляд прищуренных глаз. Вроде еще один китаец: типичное смуглое, слегка вытянутое лицо уроженца Маньчжурии. Через плечо у парня висит деревянная кобура с автоматическим «стечкиным» [135]. Ворот распахнут, видны полоски тельняшки.

— Что у нас сегодня, Тимур? — спрашивает Доржиев.

— Карпаты отработали. Я в центр сразу же их радиограмму передал. Прием подтвердили. Слышимость была на «четверку». А вот Урал молчит, товарищ майор, — отвечает радист, изучающе глядя на нас. Баиру он дает лист бумаги.

Да, Урал замолчал навсегда. Это был наш позывной. Кажется, и радист что-то понял. Баир смотрит на листок. Видно, что он в уме держит все сигнальные таблицы.

— Ладно, все нормально, Тимур, работай дальше и пеленги на турок уточни сегодня, — подумав, говорит радисту Доржиев.

Дверь захлопывается и закрывается на защелку.

Подходим к открытой двери второго фургона. Там на чем-то сидит мускулистый парень в тельняшке и крутит педали. Он вспотел и тяжело дышит. Кстати, лицо у него тоже типично восточное. До меня не сразу доходит, что это ножной электрогенератор. Бывают еще и ручные. В войну такие генераторы шли в комплекте с радиостанцией «РПО-2» [136]. Аккумуляторов у этой рации не было. Один педали крутит, другой на рации работает. Я такое у партизан видел. Но здесь, у нас в отряде?..

— Баир, что у нас, поновее средств связи нет?

Доржиев смеется:

— Да успокойся ты, Витек. Не РПО у нас. Мощная новая радиостанция с блоком засекречивания. И агрегат бензиновый у нас тоже есть. Вон в углу стоит, — показывает он вглубь фургона.

Вся будка вдоль бортов заставлена зелеными ящиками, что там внутри, разглядеть невозможно.

— Сейчас мы аккумулятор заряжаем. А бензин экономим. Ну и нашему Ване это вместо марш-броска. А то он, как конь, застоится, — улыбнулся Доржиев, поворачиваясь к бойцу. — Все, Ваня, пока отбой. Отдыхай. Только сделай сначала доброе дело. Возьми три котелка и сходи на кухню.

Матрос понятливо кивает. Он уже выпрыгнул из машины и стоит рядом с нами. Через плотно облегающую тельняшку видны бугры мышц.

— И еще, Вань. Не в службу, а в дружбу. Попроси у повара «офицерский лимон». Можешь на банку тушенки сменять. Ты же с китайцами умеешь договариваться.

— Ладно, сделаем, товарищ майор, — улыбнулся матрос.

Я благодарен Баиру, что он помнит мои вкусы.

— Нам бы умыться, товарищ майор, — проведя по лицу рукой, спрашивает Кейметинов.

— Да-да, конечно. Вот на той сосне рукомойник и мыло. — Баир показывает на дерево, стоящее метрах в десяти от машин.

На проволочной петле висит кусок фанеры. На нем закреплен рукомойник и полочка с мыльницей. Все это на высоте около полутора метров. Над рукомойником висит маленькое зеркало. Все чин чином, как положено.

Смотрю в зеркало. Вижу физиономию землистого цвета с грязным разводом на левой щеке. А еще я почти не бреюсь, и на подбородке торчат длинные волосы. И усы появились. И у Иваныча отросла жиденькая бородка.

Сзади подходит боец, которого зовут Петр. В руке канистра.

— Товарищи офицеры, вот вам еще вода. Мойтесь, сколько хотите. Если что, я еще с кухни принесу.

Раздеваемся до пояса и плещемся под рукомойником. Периодически доливаем воду из канистры. Зубы я чищу размочаленной березовой веточкой. Да даже просто умыться — это уже счастье. Верхнюю одежду мы не надеваем — тепло. В одних тельняшках, с автоматами на плечах, неся в руках куртки и свитера, мы подошли к открытой двери фургона.

Баир стоял рядом и улыбался.

Внутри уже был накрыт стол. Собственно, стол представлял собой крышку от большого ящика, уложенную на бензиновый агрегат. По бокам стояли три раздвижных стульчика.

— Прошу к столу, товарищи. — Баир отошел, пропуская нас вперед.

На столе стояли три котелка, рядом лежали ложки, наши армейские черные сухари и две пачки галет. Еще три открытые банки тушенки. Говяжья — по запаху определил я. И главный деликатес — посреди стола две очищенные луковицы. Спасибо бойцу, удружил. Баир одну просил, а он у китайского повара две выпросил. Лук и чеснок на войне — это редкость. Поэтому жизненный спутник любой войны авитаминоз, куриная слепота и тому подобные «прелести».

Усаживаемся. В руках Баира появляется обшитая сукном фляга.

— Как насчет разведенного спирта, товарищи офицеры? — Баир вопросительно смотрит на меня.

— Товарищ майор, ну какой же моряк от «шила» [137] откажется, — улыбаюсь я в ответ.

Баир разливает нам с Иванычем по полкружки спирта.

— А себе, товарищ майор? — спрашивает Кейметинов.

— Мне пока нельзя. Я ведь на службе, не то что вы, — отшучивается Доржиев.

Об Игоре мы, не сговариваясь, молчим. Если Доржиев не спрашивает, значит, все знает. У него, кроме нашей группы, и другие источники информации есть.

— Ну, за возвращение!

Задержав дыхание, чтобы не обжечь горло, пью залпом. Запах есть, а вкуса не чувствую. Занюхиваю ржаным сухарем и с наслаждением начинаю есть разрезанную пополам луковицу. Иваныч орудует ложкой, с аппетитом наворачивая чумизу [138] из котелка. Каша обильно приправлена тушенкой. Минут десять-пятнадцать молча едим. Потом, когда голод утолен, откидываемся, облокотившись на ящики. Баир почти не ест. Он просто смотрит на нас и улыбается.

Первым нарушил молчание Кейметинов:

— А я, товарищ майор, сначала подумал, что у вас все бойцы — китайцы.

— Такие же китайцы, как и я, — улыбнулся Доржиев. — Да и у вас, Иннокентий Иваныч, внешность тоже соответствующая. Те, кого вы видели, — казах, шорец [139] и чуваш. Есть еще, правда, два азовских грека и два азербайджанца. Ребята сейчас на скале сидят, эфир слушают.

Я вопросительно взглянул на Доржиева.

— Да, Витя, не только от вас информация идет. Мои «микрофонщики» [140] тоже свой хлеб зря не едят. Мы здесь не только связь держим. Мотаемся вдоль фронта, слушаем, кто там на той стороне — турки, греки или англосаксы. Янки сюда всех своих натовских сподручных собрали. На этом участке фронта каждой твари по паре.

— Давайте по второй, что ли. — Баир снова наливает из фляги.

Иваныч одобрительно кивает.

После выпитого на Иваныча, как говорится, напал жор. Он вцепился зубами в кусок сала, как в чеку от последней гранаты.

— А испанцы здесь есть? — хрустя луковицей, спросил я.

В Отечественную их целая дивизия воевала против нас на северо-западном направлении. В Новгороде с древнего храма Софии они, гады, еще старинный крест сняли и к себе в Испанию отправили. Сейчас Франко [141] под дядей Сэмом ходит, должен и сюда войска прислать. Янки, они народ практичный — всех оприходуют.

Баир задумался.

— Да нет, пока не слышали про испанцев. Бельгийский батальон есть, — отвечает Доржиев. — А что?

— Да друг у меня испанец. В нашей бригаде ведь из испанцев целый отряд «Гвадалахара» был сформирован. Он потом в нашем отряде водолазов служил.

— А почему ты в прошедшем времени говоришь? Он погиб, что ли?

— Не знаю.