А эти выросли, взошли на рубеже, на острие двух миров – одной ногой в прошлом, другой в настоящем и, возможно, будущем. Всегда между. Чуть-чуть в стороне. Невидимые наблюдатели. Незаметное поколение, растворенное в своей собственной жизни, не рвущееся (за исключением парочки горланов-главарей) на социальные баррикады, но занимающееся обустройством личного пространства.

Последнее лето детства выпало на дефолт 1998 года: именно этот короткий, как бабье лето, интеллектуальный Ренессанс девяностых, когда вдруг стало видно во все стороны света, оказался моментом вхождения во взрослую жизнь.

Избыточные, барочные, драйвовые девяностые навсегда зарядили энергетические батарейки поколения, на чью пору пришлись все возможные внутренние и внешние сломы, которые не сломали нынешних околосорокалетних, но, напротив, закалили их.

Стало ясным, что русские горки общественного развития (режимы влажности постоянно меняются) – это одно, а твоя приватная жизнь – совершенно другое. Поэтому что бы ни происходило, они всегда остаются спокойными. Немного отчужденными. Люди, предпочитающие слушать музыку в науш-никах хорошего качества. Из таких хорошо выходят серые кардиналы.

Незаметные и незаменимые, сорокалетние первыми в полном (наиболее возможном) объеме получили возможность осуществления личных свобод. Первыми пересели за компы и БМВ и выехали за пределы Болгарии. Они есть – и их нет, так как каждый занят собой и своим собственным делом. Оттого и объединяться сложно, всяк сам себе хозяин.

94

Врач Денисенко как-то сказал, что не любит слово «поколение». Гагарин скептически ухмыляется: а кто любит свои собственные отражения?

Однако это не мешает однополчанам понимать друг друга с полуслова. С полувзгляда. Все подтексты и недоговоренности. Вежливые, культурные, рассуждающие обо всем с прохладцей, без особых провалов (нарывов и надрывов, которые кажутся дурным тоном) и без особенных прорывов вверх…

Так как время еще не пришло? Прорывы в горние выси приходят через многочисленные потери… «Достигается потом и опытом безотчётного неба игра»… Это еще предстоит…

95

При всем внешнем конформизме («Вы хочите песен? Их есть у меня») сломать или приручить таких людей невозможно: во-первых, жизнь научила гибкости, во-вторых, когда на твоих глазах оценки меняются на прямо противоположные, ты научаешься доверять только себе. Становишься зело толерантным, так как, по большому счету, тебя это не касается.

В-третьих, это последнее поколение, обладающее идеалами. Ведь воспитывались они в жесткой системе вертикали, а потом, когда структуры ценностей сформировались, были отпущены на свободу.

Так постмодерн, расцветший в последние годы ХХ века, оказывается защитной маской стихийного романтика, ведь мизантроп и есть такой романтик-идеалист, который зол на людей только потому, что не может простить им и себе всеобщего несовершенства. «Новые умные» невероятно сентиментальны, да только никогда в этом никому не признаются: что нам Гекуба? У каждого в шкафу своя спрятана… В «новых умных» живет неизбывный романтизм, правда, придавленный прагматизмом, но ведь мы же все родом из детства, предать которое невозможно.

Легче всего проследить собственные предпочтения по музыкальным пристрастиям. Социально заряженный рок питерского и ебургского разлива оставлял равнодушным.

Попсы еще практически не существовало. «Новые умные» слушали ни к чему не обязывающую музыку, типа «Pet Shop Boys» и «Depeche Mode», Мадонну или Анн Ленокс. Музыку, которая меньше раздражает, которую всегда можно безболезненно выключить.

Разные, слишком разные, автономные – и это самый верный признак нынешних сорокалетних. Все и всё противится объединению. Вероятно, и «Барселона» у каждого своя. Оттого и не настаиваю. Важна же не конкретика, а вектор развития стороннего взгляда, птицей или дымом наблюдающего за жизнью с высоты птичьего полета.

96

Гагарин ощущает себя человеком мира, живо интересуется экономической географией, близко к сердцу принимает проблемы загрязнения мирового океана, запасов питьевой воды, судьбу тропических лесов Амазонки, за спасение которых борется Стинг, короче, отзывчивая душа. Ко всему далёкому-предалёкому. Экзотическому.

– Первый признак экзистенциального неблагополучия, – многозначительно сказал Миша Самохин, когда по пьяному делу Гагарин поделился с ним самым сокровенным – мечтой об Азии. – Не замечать то, что у тебя под ногами, мечтая про дальние страны… Ох, Олег, пора бы уже остепениться… Стать, что ли, взрослей…

Ну да, то фермером из Алабамы, а то самураем с самого северного острова. Хоть чучелком, хоть тушкой. Разноцветные сны. «Гео» и «Нэшэнэл Географик», сменившие на прикроватной тумбочке неизменный «Вокруг света». «В мире животных» и «Клуб кинопутешествий» по ТВ, все эти просветительские фильмы, которые штампует Би-Би-Си.

Бескорыстная тяга к чужому: узнавая других, ещё более твёрдо сплачиваешься вокруг собственного «я», плавающего бритвенной головкой против шерсти. Восток – дело тонкое, вот что важно. Восток – дело тёмное, и нужно сильное желание, чтобы зажечь интерес к тому, чего не будет.

– В прошлой жизни, вероятно, я был корейцем, пастухом, умиротворённо стареющим на фоне ослепительных пейзажей, известных по фильмам Ким Ки Дука, – кручинится Гагарин, глядя на унылое заоконное многоэтажье. И переводит взгляд на глянцевый календарь с буддистскими монастырями, утопающими в струящемся золоте вечной осени.

– Ирина не предназначена для этой жизни, – говорил он будущей тёще, подразумевая, естественно, не Ирину, а себя. – Ей бы в какой-то иной, золотой век… Ей бы фрейлиной ко двору средневековой японской принцессы, такая она у вас тонкая и чувствительная… Или, чего уж тут, самой японской принцессой, сочиняющей письма на рисовой бумаге, а, Агнесса Ивановна?

Реальность всё время ускользает. Настоящая жизнь проходит параллельно жизни реальной. Там, за горизонтом. Откуда поднимается солнце. Или куда оно заходит. Вот бы посмотреть одним глазком.

Олег взбивает подушку, переворачивается на другой бок. Плыть под парусом, белым парусом, обжигаемым солёными брызгами, как в той рекламе.

После Агнессы Ивановны (запомнил фразу, взял в оборот) он ещё много раз говорил о том, что «не для этой жизни». Разным людям. В разные периоды жизни. Вздыхая, собеседники всегда соглашались – у каждого находился повод несоответствия безобразию, творимому вокруг. Все неожиданно оказывались не удовлетворены тем, что имеется в наличии.

Но он выгодно отличается от всех них, неудовлетворённых, тем, что точно знает, что ему нужно. Не его вина, что он родился здесь и сейчас, в конкретных общественно-исторических условиях, и, по вполне объективным причинам, не может реализовать мечтания, так сказать, воплотить в жизнь утопию собственного бытия.

Где ты, Внутренняя Монголия, заповедный край нетронутой природы и добрых раскосых людей, к которым у Олега Евгеньевича просыпается порой такая неимоверная тяга, что эту бы энергию да в мирных целях…