А Олег подумал, ну вот, проговорился… ну, что не олигарх, ибо врач в России богатеем быть не может. Пришлось вилять, мол, медицинский институт, ошибки молодости…

Но видит понимание в глазах подруги и следит вслед за трассирующим следом её мысленной мысли. Она, возможно, думает о правильном вложении ума и капитала в медицинский бизнес, ибо люди болели и будут болеть. Значит, без работы не останешься. И взгляд её теплеет, согревается полным пониманием, если не восхищением.

– Водолей… Хороший знак…

– Конечно, хороший… – Олег любит, когда его хвалят. Недолюбленный он. – Самый лучший знак.

– А у меня младшая сестра Водолей…

– Понятно, – Олег не знал, что у Даны есть сестра, вообще, что есть семья, что было какое-то прошлое (они его никогда не обсуждали, как и про мужа… про мужа и вовсе табу наложено).

– Водолеи характеризуются тем, что живут внутри ситуации, которую сами себе создают.

– Это как?

– Ну, ты сам себе придумываешь мир, а потом его начинаешь обустраивать. И никто не в состоянии тебя из этого мира выпнуть.

– А может, не нужно?

– Нужно-нужно.

– Это ж почему?

– Потому что твоё в-водолейство, помноженное на специ-фику твоей профессии, даёт в остатке гремучую смесь из бесчувственности и бесчувствия.

80

– Разве бесчувственный – это про меня?

– Я не про это, Олег. Иногда мне кажется, что ничто не способно пробить ту броню, которую ты на себя надел…

– Даже ты?

– Даже я… А что я? Сколько мы… с тобой… вместе…

– И сколько ещё будем? Лучше не загадывать.

– Тоже верно. Но я не об этом.

– О чём ты, Дана? Говори уже скорее…

– Можно образно?

– Ты же знаешь, тебе всё можно. Для того в Париж и приехали, чтобы… тут…

– Знаешь, человек, вынужденный защищаться, надевает броню. Вот как ты. Профессия, все дела, бла-бла-бла. Потом эта кожура становится всё тверже и твёрже. Всё толще и толще. Знаешь, попадаются такие грецкие орехи, у которых живого ядра уже не осталось… Постепенно нарастая, кожура пожирает сердцевину, ничего не оставляя… Понимаешь?

Олег молча кивает. Отворачивает лицо. Смотрит в окно. В окне – самый красивый город мира. Самый красивый, тем более что других он не видел.

Вот когда включается незаметная разница. Вот то, что невозможно скрыть никакими ухищрениями – разницу в опыте. Каждый день Олег видит мучения и человеческие страдания, он видит смерть и боль. Это наполняет его внутренним содержанием, которое не передать. Не объяснить. Но которое, тем не менее, существует, определяя всё его существование.

Дана порхает по жизни. Она много видела, много знает. У неё куча времени. Его она могла бы тратить на постоянное самосовершенствование. Она и тратит. Ведь такая ухоженность и красота… они не бывают стихийным явлением природы. Особенно, когда первая молодость прошла.

Именно эту сделанность, не выпирающую, не броскую, но внятную и такую привлекательную, Олег ценит в Дане больше всего.

Как же объяснить этой лёгкой (но отнюдь не легкомысленной) женщине, что он, может, только жить начинает? Что, встретив её, он словно пробудился от долгого-долгого сна и что именно встреча с нею… О, эта встреча…

Тут Олег теряет нить размышления, и на него наваливаются звуки и запахи большого и богатого города, роскоши и комфорта, расслабленности и неги, которые источает спутница…

Олег смотрит на Дану, и у него начинает вставать. Дана видит это и реагирует самым достойным способом – подходит к нему, сбрасывая по дороге халат, и садится на Олега, словно бы он – старомодный проигрыватель для виниловых пластинок, а она такая виниловая пластинка и есть.

81

И окончательное признание снова откладывается: как можно своими руками убить хрустальную гармонию единения, лучезарный ансамбль смычка и скрипки, соединившихся в порыве извлечения музыки из душ и тел.

Дана такая ладная, красивая… Но если приблизиться к ней на более чем близкое расстояние, если послушать её интимный шелест в половине четвёртого (неважно, утра ли, ночи), обильные признания…

Окажется, что и богатые тоже умеют плакать. Окажется, что богатые только и делают, что рыдают, забыв о богатствах, работе и «взрослых» делах.

Позолота статуса слезает, само слово «состоятельный» более не засоряет зрение и, наконец, можно увидеть человека. Вне понтов и пафоса. Можно разглядеть органику, уже не завязанную на извне привнесённое, и почувствовать себя археологом, раскопавшим среди бесконечного количества слоёв хрупкую красоту подлинного существования.

Для Олега такими раскопками оказываются рассказы Даны про одинокое детство, заброшенность и трудное становление. Дана избегает говорить о настоящем. Не потому, что скользко. Оно её, видимо, не устраивает. Никак не устраивает.

Рождённая любить, для любви, Дана плывёт по нынешней жизни без особого напряжения, но и без вдохновительных усилий. Для себя плыть надоело, а (пока не случился Олег) плыть для кого-то ещё… Видимо, не получалось. Или не было такой возможности.

Что ж, Гагарин прекрасно понимает Дану. Устроен похоже. Возможно, оттого они и сошлись, думает он, глядя на спящую красавицу. И чем дольше он смотрит на это чудо, сопящее в подушку, тем отчётливее понимает, что не только он так устроен, не только она, но и все нормальные люди должны жить не для себя.

На пороге сорокалетия Олега Евгеньевича Гагарина посещают «правильные» мысли.

Олигарх очнётся неизвестно когда, когда никого не будет рядом. Он проснётся в один момент, хмурый и немного усталый от долгого лежания, он придёт в себя, но никому не скажет об этом. Он хитрый и расчетливый – сколько же он был без сознания? Что произошло, пока он спал? Котируются ли, продолжают ли котироваться его акции? Сначала нужно «навести справки», разузнать на каком он свете, а потом и предпринимать осмысленные шаги. А пока лучше отлеживаться здесь, где никто не ищет, где все думают, что он ничего не слышит и не видит, где его не будут преследовать, а если кто-то вздумает обманывать, то он и сможет вывести обманщика на чистую воду, из длительного путешествия по которой он только что вышел…

82

И чем больше Олег смотрит на Дану, чем дольше существует рядом, в облаке её тепла, запаха, тем отчётливее проступают, начинают проступать отсутствующие величины. Умолчания зияют, выпирают на первый план.

Конечно, Олег думает о её муже, легкомысленно (а потому что ничего особенного, ну подумаешь, в Париж с подружкой. Причёску навести, ага, туфельки подобрать в цвет нового авто) отпустившем её, мужнину жену, с каким-то там врачом-реаниматологом. Мужичина ты, простофиля…