– Хорошая стратегия, – говорю я. – Союз – это сила.

– Через год мы вышли. Но нас всё равно узнавали и оскорбляли по-прежнему. Пришлось уехать.

– В Америку?

– Нет, сюда. Тётя сказала нам, что в замок Стомагил ищут двух смотрителей. Вместо этого мы предложили им трио из сестёр, прекрасное во всех отношениях. Они согласились. Мы переехали сюда, здесь и остались.

– И так уже семьдесят с лишним лет?

– Да. В итоге мы работали вместе, как всегда и хотели.

Она откидывается на спинку стула и мирно созерцает люстру.

– Но вдали от настоящего мира, – шепчет Астрид-сама-деликатность. – Вы же в него не вернулись.

– Ох, настоящий мир, всё, что он мог нам предложить… Непросто оправиться от оскорблений и унижений. И от войны непросто. Хочется залезть под кровать и больше никогда не вылезать, понимаете?

– Да, прекрасно, – тихо произносит Кадер.

– А вы четверо – я слышала про вашу историю по телевизору, – переменила тему старая дама. – И была тронута.

Последние слова она произнесла сдержанно, как будто немного боялась признать, что её может что-то растрогать.

Уже позже, собираясь на ночлег, – Адриена предложила нам кровати сестёр, но это было бы странно, уж лучше в своих палатках, – я подхожу к ней и говорю немного дрожащим от волнения голосом:

– Адриена, ваша… ваша младшая сестра… Как вы думаете, он… он ею манипулировал? В смысле, тот немец? Думаете… думаете, он принуждал её, ну, так как был сильный и всё такое… мог доставать еду… в общем, был из тех, у кого власть?

– Да нет. Она просто любила его. Ничего плохого в том не было. Он был очень добрым.

– Но ведь в определённых обстоятельствах мужчины, бывает, пользуются своим положением.

– Конечно, так бывает. Бывает.

Я представляю, как юная неверская девушка бросается в объятия своего возлюбленного немца где-то в поле, – всё, разумеется, как в чёрно-белом фильме, ведь это было давно. А того немца потом убивают. Он лежит в луже крови, которая струится из дыр на его шинели. И кровь чёрная, как в чёрно-белом кино.

И всё-таки они не имели права.

Бывает, что вы просто не имеете права оказаться в одной постели, и всё тут.

Например, если, скажем, педагог спит со своей ученицей, по французским законам его могут наказать.

Правда, нюанс в том, как неоднократно напоминала мне мама, что ей тогда было двадцать пять. А в двадцать пять человек сам отвечает за свои действия. «Но встречаться со своей ученицей неэтично», – говорила я ей. «Да, но это и не преступление, госпожа всезнайка». «Это не этично, это патетично!» – отвечала я. «Может, это неэтично, может, даже патетично, но если бы я не решила забыть в тот момент об этике, то ты бы, Мирей, не родилась».

Решив стать скромной провинциальной училкой, мама времени не теряла, теперь-то я знаю! Она использовала его, чтобы подготовить ответ Клаусу.

«Сущность и удивление: к философии непредвиденного». Я её прочла. И её суть – опровержение Клауса. Клаус утверждает, что сущность человека в планировании и картографировании. Человеческое существо создаёт проекты, планы, карты, прогнозы. Человек – это тот, кто знает, что завтра наступит и его нужно предвидеть, планировать, предсказывать.

Патрисия Лапланш, моя мать, считает наоборот. Она полагает, что сущность человека в наслаждении удивительным, непредвиденным, новым. Да, конечно, человеческое существо планирует и картографирует, но не это делает его человеком. Напротив, это его животная сторона. Животное тоже планирует. Пчела строит шестиугольные соты, кошка прикидывает траекторию лапы, чтобы поймать бабочку (кроме Колобульки, который в ловле бабочек полный ноль). Но человеческое существо тем и человеческое, что, напротив, может извлечь из всего этого порядка нечто новое и неожиданное. Искусство, чувства и сама жизнь состоят из того, что случается, когда предположения, проекты и планы проваливаются.

Рвётся презерватив Клауса, и вот оно, непредвиденное: непредвиденная маленькая колбаска. Я.

Что, мама уехала в Бурк-ан-Брес, сбегая от настоящего мира? Она так и не призналась Клаусу, что беременна мной. Они уже «перестали видеться», когда она это поняла. Ещё чуть-чуть, и уже нельзя было бы делать аборт. Несколько недель она думала, что это просто недомогание, и только потом узнала, что ждёт меня. Она решила меня оставить… Почему? Как сувенир? Нет, потому что почувствовала, что у неё хватит сил. Это единственное её объяснение за всё время: «Не знаю я, Мирей, хватить меня пытать. Просто почувствовала, что у меня хватит сил, вот и всё».

– По-моему, ты сделала не лучший выбор. Ну, если смотреть ретроспективно. Зная, что получится в итоге, лично я бы от себя избавилась.

– Господи, дочка, когда ж ты наконец перестанешь так упиваться мрачными мыслями? Или уже определишься и напялишь готские шмотки.

– Но пойми же! Я могла, я должна была не появиться на свет! Ух, прямо голова кругом.

– Да, у меня тоже. Подумать только, как тихо и спокойно мне жилось бы…

– Не слушай её, Мирей, – вставляет Филипп Дюмон, – без тебя нам было бы скучно.