ему плечо и приковавшей все его мысли. Вчерашнее приключение казалось ему таким далеким, он думал о нем отрешенно, сосредоточившись на единственно важной для него сейчас реальности — бешеном биении собственной крови где-то в самой глубине его плоти.

Из оцепенения его вывели чьи-то шаги по гравию. Он приподнялся на локте, прислушался. Наверное, это Рагио. Не отозваться нельзя. Его присутствие выдавал прислоненный к стене мотоцикл. Он горько пожалел, что не поставил его на место. Поднявшись на ноги, Марк достал из чемодана рубашку с короткими рукавами, не спеша надел ее, с неудовольствием подумав о том, что управляющий увидит его распухшие губы. Ногой задвинул под кровать испачканное кровью полотенце. Успел отметить, что шаги вдруг стихли, словно кто-то желал застигнуть его врасплох. Неужели все-таки Рагно? Господи, сделай так, чтобы это был не он! В мыслях образовалась какая-то пустота, он прислонился к стене. Но в дверь уже стучали. Правда, осторожно, и все-таки там кто-то был, кто-то пришел докучать ему. A-а, должно быть, Тавера, садовник, этот болван… Он открыл дверь, солнце ударило ему в голову, наполнив ее темной, кипящей массой. Он заморгал, пытаясь прикрыть глаза рукой, и с удивлением увидел девушку — как ее там, Люсьенн, что ли, — которую встречал несколько раз, когда она приходила развешивать белье на поляну.

— Добрый день, — промолвила она в некотором замешательстве. — Вы узнаете меня? Я работаю в бельевой у мадам.

— Это она вас прислала?

В голосе слышится тревога, а может, даже злость.

— Да нет. Я случайно видела, как вы возвращались. Мне показалось, вы не совсем здоровы, эта рана…

— Ничего страшного. Спасибо. Вы кому-нибудь говорили об этом?

— Никому, успокойтесь.

Ответ делал их как бы сообщниками.

— Проходите, — торопливо сказал он, — так будет лучше.

Он отступил, пропуская ее в комнату, но успел бросить взгляд в сторону «замка», походившего из-за дымовой завесы на некое соляное сооружение, — не способное отражать свет, оно вбирало его в себя. Затем, оставив дверь открытой, он повернулся к девушке, та стояла опершись о стол. Из-за узких скул и слегка раскосых глаз она показалась ему похожей на лисичку. Свежестью и блестящими щеками она наверняка была обязана жизни на деревенском воздухе. Он ждал, когда она заговорит. Его сдержанность объяснялась тем, что он помнил о своем внешнем виде, но так как умел быстро приспосабливаться к обстоятельствам, тут же начал подшучивать над собой:

— Видите, как меня разукрасили?

Она подошла к нему поближе, чтобы лучше рассмотреть вздувшиеся, цвета сырого мяса губы.

— Здорово меня отделали.

— И вы не могли постоять за себя?

Ничего не ответив, он взял со стола сигареты и протянул пачку Люсьенн, она отрицательно покачала головой.

— Вы сделали необходимое?

— Я наложил повязку.

— Этого недостаточно. Подождите, я пойду принесу все, что нужно.

Быстрым шагом она двинулась прочь. Марк стоял на пороге с сигаретой в руке и следил за ней взглядом, а вокруг полыхало солнце. Она показалась ему трогательной, изголодавшейся по дружескому участию. В тюрьме у него вошло в привычку замыкаться в себе, жить внутренней жизнью, но в эту минуту, возможно, под впечатлением внезапного визита, он понял вдруг, что жизнь, как и хлеб, должно делить с кем-то.

Это была совсем другая девушка, вовсе не похожая на ту, которую он держал минувшей ночью в своих объятиях, та была старше, и тело у нее было гибкое, отдававшееся самозабвенно. Он познакомился с ней на танцах. А в час ночи очутился в ее постели. «Ты, — говорила она насмешливо, — ты в деревне, среди коров!» Она хохотала от души. Однако ей стало не до смеха, когда на рассвете, словно в водевиле, неожиданно вернулся ее муж. Прикрывшись половиной простыни, она кричала: «Феликс, остановись! Я тебе все объясню! Остановись!» Муж перестал бить Марка, опасаясь, как бы жена не всполошила соседей. Воспользовавшись этой неожиданной передышкой, Марк подхватил свою одежду и бросился вон. Поранился он, когда перелезал через ограду, и несмотря на то, что все тело ныло от полученных ударов, сумел добраться на своем мотоцикле до Сен-Клу; там, в скверике для детей, примостившись на скамейке между бронзовым слоном и носорогом, он за несколько часов отдышался.

Теперь же с сигаретой во рту, вдыхая к тому же едкий запах сгоревших листьев, заполнивший в конце концов комнату, он дожидался возвращения Люсьенн, неожиданно проявившей такую душевную щедрость, что ему даже трудно было поверить в это, ведь до сих пор он был предоставлен самому себе, отрезан от людей, на долгие месяцы лишен всякого человеческого общения.

III

Чтобы ей было удобнее, он снял рубашку, затем кое-как сделанную им самим повязку. Открытая рана снова начала кровоточить; сантиметров в восемь-десять длиной, она шла вертикально вверх от правого соска. Кровь сбегала пурпурной струйкой и капала на пол. Промыв рану раствором йода, Люсьенн сказала: «Вам следовало бы обратиться к доктору. Тут есть один поблизости». Он отказался. Причем довольно резко, пожалуй, даже грубовато, на девушку это произвело впечатление, и она больше не настаивала. Ее охватило волнение от близости этого великолепного торса, напоминавшего ей копии статуй, которые коллекционировала у себя в мастерской мадемуазель Фалльер. У Марка были мощные грудные мышцы, сильные руки, крепко сидевшая на широких плечах шея. И это прекрасное тело (Люсьенн стояла рядом, почти вплотную, осторожно и быстро водя ватным тампоном) дышало чувственностью, пробуждая в ней какие-то тайные силы.

Когда она закончила, он, поблагодарив ее, добавил:

— Из вас вышла бы хорошая медицинская сестра.

— Я и хотела стать медсестрой.

— А почему же отказались от этого?

— Учение стоило очень дорого. Потом умер отец, и мадам взяла меня к себе на службу.

Стараясь не глядеть на него, она сказала еще, что рана неглубокая, но что по такой жаре лучше следить за ней, и оставила ему коробку с лейкопластырем, обладавшим целебными свойствами. «Если поднимется температура, дайте мне знать». Он ответил, что все будет в порядке, что «нет никаких причин». Его оптимизм вызвал у Люсьенн улыбку. Она направилась к двери, потом обернулась и в первый раз внимательно оглядела комнату, почти пустую, с раскладушкой, обтянутой брезентом защитного цвета, с ужасным зеленым столом и тремя табуретами, на одном из которых возле камина стоял чемодан. (По правде говоря, Рагно ничуть не заботился о комфорте нового механика.) Заметила она и угол, служивший ему кухней, красный кафель, несколько тарелок. Белье, замоченное в тазу.

— Вы предпочли Парижу деревенскую жизнь? — спросила она скорее не из любопытства, а просто, чтобы побыть здесь подольше.

— У меня не было