Над руками Ормана взметнулись изумрудные искры, за секунду собравшиеся в магические плети. Силой, хлынувшей от него, ударило наотмашь: убийственной, яростной, мощной. Обрушившейся на Ирвина столь стремительно, что едва сформировавшийся щит лопнул с первого удара.

– Нет! – вскрикнула я, но его уже отшвырнуло к стене.

Протащило по комнате, сбивая с пальцев ставшее беспомощным пламя. Искры брызнули в стороны и растаяли в зелени жалящих воздух змей. Змей, набирающих силу для новой атаки. Метнулась к Ирвину, игнорируя яростный крик:

– Шарлотта, назад!

– Нет, Ирвин! Он говорит правду!

В воцарившейся тишине было слышно только шипение зеленых змей. Протянувшись над полом, они вспарывали воздух, подчиняясь малейшему движению Ормана. От бьющейся в его руках силы меня трясло, от этого и от застывшего в глазах Ирвина непонимания. Еще мгновение – и случится непоправимое, именно это чувство заставило шагнуть ближе, коснуться напряженной ладони.

– Это правда, – повторила я. – Ирвин, пожалуйста. Нам надо поговорить.

К счастью, остановился. Пламя над его ладонями погасло.

– Так и будете здесь стоять? – процедил он. – Или позволите нам объясниться?

– Позволю. – Орман ногой подвинул стул и сел, положив трость себе на колени.

Плети растаяли в воздухе, но несмотря на это, меня по-прежнему колотило. Последняя волна магии прокатилась по мансарде, и я глубоко вздохнула.

– Пойдем, – прошептала и указала глазами на дверь.

Не сказать, что в коридоре стало легче, но по крайней мере, здесь не было его. Свет проникал только через маленькое оконце, до которого было добрых парочку ярдов. На лицо Ирвина легла темная тень, хотя глаза метали молнии.

– Как это получилось, Шарлотта? Он тебя заставил?

– Он… – Вспомнился взгляд Ормана, трость и змеящиеся над комнатой плети. Подземелье замка и волна магии, от которой до сих пор подрагивали пальцы. Скажу правду, и Ирвин вернется в мансарду. Он не оставит меня Орману, а я не прощу себя, если с ним что-нибудь случится. – Нет. Я просто очень хотела выставляться.

Удивительно, как легко далась эта ложь.

– Прости. Не знала, что этот долг так работает. Думала, мы успеем сходить в парк.

Сцепила руки за спиной, чувствуя, как все внутри леденеет. Глядя, как меняется родное лицо, становясь недоверчивым, изумленным, как это недоверие впивается в сердце болью, ничуть не слабее долговой метки. Казалось, что я не смогу вытолкнуть из себя ни слова, но молчать сейчас было нельзя.

– Ты ведь знаешь, что я всегда рисовала, с детских лет, но… Мне надоело ходить из салона в салон, слушать насмешки и всю эту чушь, что женщины не достойны и ни на что не способны.

Удивительно, оказывается во лжи главное начать. Начать и не останавливаться, а еще не думать о том, что заледеневшие глаза Ирвина меньше всего напоминают летнее небо.

– Ты сейчас серьезно, Шарлотта?

– Да, – пожала плечами. – Вряд ли мне представилась бы другая возможность.

Вот теперь слова застыли в груди, и мир вокруг застыл тоже. Ни хлопанья крыльев голубей, которое здесь всегда хорошо слышно, ни скрежета мышей под полами, только сердце бьется оглушающе-громко. Крылья его носа дрогнули, губы шевельнулись, словно Ирвин собирался что-то сказать. Но промолчал, и тишина разделила нас на долгое мгновение.

– Надеюсь, оно того стоило, – наконец, произнес он. – Удачи тебе, Шарлотта.

Я смотрела ему вслед, как во сне. Он уходил от меня, спускался по лестнице, по которой поднялся впервые несколько дней назад, а я не могла даже пошевелиться. Мне хотелось кричать во все горло, кричать, что это неправда, но вместо этого я просто стояла и смотрела. До тех пор, пока шаги не затихли и внизу не хлопнула дверь. Только тогда оперлась рукой о стену, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. Впрочем, основательно подкатить ему не дали.

– Есть люди которые любят обманываться. А есть те, кто любит быть обманутым. Похоже, ваш Ирвин как раз из таких.

Я обернулась: Орман стоял в дверях, свет обтекал темную фигуру.

– Вы ничего о нем не знаете! – прошипела, сжимая кулаки.

– Ну разумеется. – Он коснулся болезненно-воспаленного запястья, и я отдернула руку. – Надеюсь, вы поняли, что с магией шутить не стоит?

– Ненавижу! Как же я вас ненавижу!

Никогда в жизни никого не ненавидела, а его… До странной, собирающейся внутри ледяной тьмы. До желания причинить боль – такую же, какую он только что причинил мне.

– Меня это устраивает. Собирайтесь. – Он отступил в сторону.

Я прошла мимо него, подхватив юбки, чтобы не коснуться даже случайно. Могу ли я не пойти с ним? Могу, конечно, но боль разорвет меня на части раньше, чем он перешагнет порог этой комнаты. Глянула на притихшую метку и плотно сжала губы. Хочет нарисовать меня обнаженной? Пусть подавится. Пусть отравится! Своим ядом, своей магией, своим непробиваемым превосходством.

Не глядя на него, сдернула со стола шляпку, наспех завязывая ленты. К зеркалу даже не повернулась, мне было наплевать, как я выгляжу. Спрятанное в шкаф пятнистое пальто, которое сегодня надевать не собиралась, пришлось очень кстати. Исключительно для Ормана я готова была выглядеть отвратительно. Настолько отвратительно, насколько это вообще возможно!

Застегнув последнюю пуговицу, повернулась к дверям и чуть не налетела на месье «Я-просил-называть-меня-только-по-имени-Пауля».

– Руку, мисс Руа, – последовал холодный приказ.

– Обойдетесь.

– Хотите снова испытать на себе все прелести неподчинения?

Глубоко вздохнула и вложила руку в его ладонь:

– Подавитесь, месье Орман.

– Всенепременно. Сегодня за ужином, – отозвался он, удивительно мягко сжимая мои пальцы. – Но до этого нас с вами ждет долгий день.

14

То, что день будет долгим, я поняла еще на лестнице. Мы вместе не дольше минуты, а мне кажется, что уже вечность прошла. Еще и его привычка держать меня за руку (не под руку, как положено в приличном обществе, а именно за руку) раздражала неимоверно. Впрочем, сложно представить, что в нем не раздражало…

Постойте-ка!

Я отняла ладонь так резко, что чудом не оставила ему перчатку, и ничего не произошло.

– Знал, что вы догадаетесь.

– Неужели?! – прошипела я.

– Сложно было удержаться, глядя в ваши глаза.

Сжала кулаки и мысленно досчитала до десяти. Ну хоть одна радость: помимо обозначенного долга больше ничего он мне сделать не сможет.

– Мои глаза вас совершенно не касаются.

– Еще как касаются. Мне вас писать.

Я похолодела.