Уголок его губ дернулся, словно он собирался улыбнуться.

– Я лучше вам покажу.

Прежде чем успела вздохнуть, зал вокруг меня растаял, а если быть точной, обернулся другим. Стены выросли ввысь, стало еще темнее, но лишь на миг. Темнота растворилась, чтобы вспыхнуть вокруг серебряным огнем многочисленных факелов. Таких масштабов я даже на картинках раньше не видела – просторный холл раскинулся справа и слева от нас, двойная лестница, сплетающаяся как два гигантских угря, уходила ввысь. От белого камня веяло холодом, настолько сильным, что я невольно поежилась.

– Мы в подземелье замка моего отца, мисс Руа, – он усмехнулся.

Замка?!

– Здесь он умер.

Орман не пошевелился, так и стоял, опираясь о трость и глядя куда-то в сторону… в сторону пустоты. Точнее, именно таким мне представилось пространство, где спокойно мог бы растянуться огромных размеров гобелен. Но его не было.

– Мне жаль, – тихо сказала я.

– Мне нет. Его убил мой брат. Нашу общую мать отец держал в заточении, пока она не сошла с ума, а отца моего брата убили по его приказу.

Вздрогнула и медленно повернулась к нему.

– Вы говорите ужасные вещи.

– Я говорю правду.

Теперь он повернулся ко мне, и я подавила желание попятиться. В этот миг мне совсем не хотелось, чтобы он снял маску, ужас прокатился волной от кончиков пальцев ног до корней волос. По узору набалдашника побежали изумрудные искры, раскрашивая наш сон. Поклясться могла, что сейчас он даже не касался трости, которая и не думала падать.

– Ты же хотела правды, Шарлотта. – Голос звенел раскаленной сталью, но по коже тянуло холодом. – Ты правда считаешь, что можешь мной управлять?

Перед глазами потемнело, насколько может потемнеть во сне. Но если я во сне, то все, что мне нужно…

– Проснуться? Да. Но знаешь, в чем основная опасность снов, Шарлотта? В них очень легко заблудиться. – Его слова рождали одно-единственное желание: убраться отсюда как можно скорее, но я не могла пошевелиться. Я даже двинуться с места не могла, словно пол затягивал меня, как болото. – Искусство магии гааркирт, которым я владею, позволяет не только проникать во сны, но и удерживать в них непослушных девочек. Очень непослушных. Очень надолго. Пока мне не надоест.

– Как… – тихо прошептала я. – Зачем вам я?

– Потому что ты моя любимая игрушка, – он выделил последнее слово. – Потому что ты узнала обо мне чуть больше, чем остальные. Что бы мне попросить у тебя взамен?

Орман коснулся пальцами губ, глядя на меня.

– Пожалуй, начнем с самых неприятных моментов твоей жизни. Чего ты стыдишься больше всего, Шарлотта?

– Я вам ничего не…

«… Скажу», – хотела добавить я, но не успела. Сознание отбросило меня в день, который навсегда отпечатался в памяти и который я бы очень хотела забыть.

Мне едва исполнилось девять, я сижу в классной комнате, гувернантка стоит у окна. Сложив руки на груди, смотрит на улицу, а передо мной чистая тетрадь, в которой нужно перечислить основные даты старейшей истории с ключевыми событиями. Я учила их, я их правда учила, но от волнения все перепуталось в голове, а их там более ста. Я знаю, что если не напишу, последует наказание. Сначала от гувернантки – возможно, две-три лишние главы по истории, после чего снова придется заучивать даты (а ведь я так хотела немного порисовать!), а после от леди Ребекки. Теперь, когда мы переехали в Лигенбург, она все чаще раздражается. Улыбка появляется на ее губах все реже, она стала ко мне так строга… И наверняка оставит дома в воскресенье, вместо того, чтобы позволить мне пойти с Эби в парк.

Не сводя взгляда с прямой фигуры гувернантки, медленно тяну рукав наверх. Там спрятаны перечисленные даты, которые с вечера написала на бумажке и просушила под кроватью. Бумажка медленно раскрывается, и я поспешно начинаю писать. Одну за другой, то и дело поднимая голову: мисс Хэвидж по-прежнему стоит у окна. Что она там видит, ума не приложу, но она может очень долго так стоять. Понемногу напряжение отпускает, и я начинаю писать быстрее – до той минуты, когда слышу шорох юбок и поспешно сжимаю ладонь. Только после этого поднимаю взгляд: гувернантка смотрит на меня пристально и жестко. Глаза за толстыми линзами очков кажутся большими, хотя на самом деле они маленькие.

Маленькие, серые, водянистые и цепкие. Она вся такая: серая, от цвета волос до платья и кончиков выглядывающих из-под него туфель. Я слышала, как Эби называла ее старой девой, но что это значит, понять не могу.

– Мисс Руа, – ее голос звенит натянутой струной, – чем вы только что занимались?

Внутри все холодеет, но я закусываю губу и шепчу:

– Писала даты, мисс Хэвидж. Как вы меня и просили.

Она ведь не могла увидеть. Не могла, правда ведь?

– Вот как. – Ее ноздри раздуваются. – Покажите-ка мне ваши руки.

Я разжимаю кулак, и бумажка, превратившаяся в крохотный комочек, падает на платье. Кладу руки на стол, стараясь не краснеть, но чувствую, что щеки все-таки заливает румянец. Гувернантка смотрит на раскрытые ладони, идет ко мне. Я чувствую, как все внутри сжимается от ужаса неизбежного разоблачения, поэтому поспешно зажимаю проклятую бумажку между коленями. Так, чтобы ее не было видно: сейчас мисс Хэвидж отойдет, и тогда я тихонько ее спрячу.

Гувернантка останавливается рядом со мной: руки по-прежнему сложены на груди, взглядом меня пригвоздили к стулу. Но когда звучат ее следующие слова, сердце уходит в пятки.

– Поднимитесь.

Не в силах даже пошевелиться, я смотрю на нее и молчу.

– Поднимитесь, мисс Руа!

Теперь ее голос звенит от гнева, и это не просьба. Это приказ.

Поднимаюсь, и скомканный шарик летит прямо мне под ноги, выкатывается из-под стола и замирает в нескольких дюймах от ножки. Мисс Хэвидж наклоняется, поднимает его и разворачивает. Пробегает глазами.

– Вы списывали, мисс Руа.

Это звучит как приговор. Я знаю, что сейчас будут розги, поэтому невольно отвожу руки за спину. Знаю, что меня все равно заставят их протянуть, но сейчас не в силах расплести похолодевшие пальцы.

– Вы не только списывали, мисс Руа, но еще и солгали, – холодно говорит она, брезгливо отбрасывая комочек в урну, как дохлую мышь. – Вам должно быть очень, очень стыдно.

– Мне стыдно, – шепчу я.

Хотя мне совсем не стыдно. Мне страшно, даже кровь отливает от лица.

– Мисс Хэвидж, я действительно учила даты, но их слишком много, и…

– Замолчите.

Она проходит к двери, запирает ее на ключ, после чего возвращается ко мне. Подхватывает линейку и командует:

– Повернитесь!

– Пожалуйста, я…

– Повернитесь, – сурово говорит она. – За каждое слово и минуту промедления я буду добавлять вам по удару к положенным десяти.