Сильвер занимается темным, жестким, жестоким и кровавым бизнесом. Это человек, о котором предупреждает тебя твоя мать, тот, что похож на ангела, но грешит, как дьявол. Он развратит вашу душу, будет искушать и дразнить вас, прежде чем вырвать ваше сердце и скормить его волкам.

Хотя он меня не пугает. Несмотря на то, что должен был, я не чувствовала ни капли страха, когда стояла с ним лицом к лицу. Я чувствовала себя равной, даже если все между нами никогда не было в мою пользу.

Я нахожу его в ванной дальше по коридору, по другую сторону большой главной спальни, но, поскольку дверь открыта, а зеркало внутри тянется от одной стороны к другой, я могу видеть его отражение.

Он без рубашки, его бронзовая кожа покрыта пятнами запекшейся крови цвета ржавчины, а спина, грудь и руки покрыты порезами. Там, где я выстрелила, его рука до сих пор перевязана, и, вероятно, его нога все еще перебинтована, но если ему причинили боль, он умел это скрывать. Даже сейчас, с синяками и порезами, которые выглядят злыми и грубыми, он не морщится и не вздрагивает, просто занимается своими делами, как будто это обычный день.

И это, вероятно, так.

Вероятно, он пережил худшее больше раз, чем может вспомнить, и эти раны — не что иное, как неудобство.

Я ступаю на плюшевый ковер, мои ноги погружаются в волокна, когда я иду через комнату. Воздух в этом пространстве пахнет им: опасным, пряным, опьяняющим, и когда я добираюсь до ванной, я замечаю, что душ работает, пар вырывается из верхней части стеклянной кабинки.

Его глаза вспыхивают серебром, когда они встречаются с моими в зеркале.

— Я удивлена, что у тебя нет личной медсестры, — ворчу я.

Его зубы сверкают, когда он улыбается:

— Не хочешь стать волонтером?

Я пожимаю плечами и направляюсь к стойке, становясь перед ним и осматривая его тело. Штаны низко висят на его узких бедрах, крепкие мышцы живота сужаются в виде буквы V, которая исчезает ниже линии талии. Мелкая прядка волос слетает с его пупка и исчезает под поясом, но в остальном он безволосый. Раны на его теле поверхностные, ссадин больше, но они грязные, покрытые песком и пылью, хотя самая глубокая и чистая рана у него на животе, чуть ниже грудной клетки. Она большая, и кровь, которая стекала из нее, высохла, поэтому я начинаю нее, забирая ватный диск из его пальцев и нанося на него свежий антисептик. Я провожу им по его коже, вытирая кровь, прежде чем добраться до самого пореза.

Я не углубляюсь, ровно настолько, чтобы сделать небольшой надрез чистым, да и кожа уже начала срастаться. Когда рана чистая, я перехожу к другим ссадинам, чищу их, меняю ватный диск и заново наношу антисептик при каждом новом порезе, который нахожу.

Он стоит совершенно неподвижно, и я могу сказать, что он еще жив, только по плавному вздыманию и опусканию его широкой груди. Я двигаюсь вокруг его тела, прибираясь на ходу, и начинаю на его спине. На нем все новые и старые шрамы, некоторые старые и серебристые, другие все еще злобные, сырые и розовые. Эти шрамы рассказывают историю жестокой жизни.

— Я должна это проверить, — говорю ему, имея в виду повязку на его руке.

— Хочешь проверить свою работу?

— Что-то вроде того.

Он протягивает мне руку, и я начинаю распутывать белую марлю. Когда я развязываю ее, осматриваю рану, которую я нанесла. Она не была насквозь, просто зацепила его по краю, хотя и была глубокой. Выглядит достаточно зажившей, и кто-то наложил ему швы, они тоже чистые.

— Ты должен оставить так на некоторое время, — говорю ему.

Он опускает подбородок в кивке, глядя на меня сверху вниз.

Я беру новый ватный диск и запрыгиваю на стойку, наклоняясь вперед, чтобы обработать его лоб и щеку. Когда я изо всех сил пытаюсь дотянуться, он раздвигает мои ноги и встает между ними, его руки опускаются и ложатся поверх моих бедер. Почти рассеянно его большие пальцы впиваются в мягкую плоть моих бедер.

Несколько часов назад он хотел убить меня — снова — и теперь он смотрит на меня так, будто хочет сожрать меня — снова.

Я игнорирую жар в его взгляде, игнорирую безудержное желание спустить с него штаны и позволить ему напасть на меня прямо здесь, на стойке в ванной. Тот последний раз был последним. Это не может повториться.

Линии уже были размыты и пересекались слишком много раз, я не могу позволить этому продолжать разрушать меня.

— Теперь ты в порядке, — шепчу я.

— Я никогда не был в порядке, Рен. — Он вздыхает, выходит из-под моих ног и поворачивается к душу.

Я не отвожу взгляд, когда он сбрасывает с себя одежду и дергает дверь, чтобы войти. Я даже не отвожу взгляд, когда он поворачивается ко мне, его член ясно виден сквозь стекло. Смотреть отличается от делать, верно? Верно. Так что, хотя я не могу позволить себе снова спать с ним, я могу смотреть.

И нет никаких сомнений, что мне это тоже понравится.

Я смотрю, как он превращает мыло в пену, разглаживая пену по мышцам, стирая остатки запекшейся крови с кожи. Теперь синяки образуются от того, что произошло ранее.

— Так ты собираешься рассказать мне о чем-нибудь, или мое присутствие здесь навсегда останется загадкой?

— Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, что у тебя очень острый язык?

— Мой тренер, — пожимаю плечами. — Ответь на вопрос.

— Вы действительно очень требовательны к тому, кто не командует.

— Не испытывай меня, Александр.

Его ухмылка самодовольна и приводит в бешенство.

— К сожалению, Маленькая птичка, ты всего лишь пешка.

— Почему?

— Твой отец связался с не той семьей, пора ему усвоить урок.

— Так зачем тянуть? — рычу я, спрыгивая со стойки и вставая перед ним. Стекло разделяет нас, но я все еще чувствую силу, исходящую от него, то, как он пристально смотрит мне в глаза. Его уверенность имеет первостепенное значение для всего, что я когда-либо