Между башен сияли золотом ворота. Блеск их створок слепил глаза, исторгал слезы. Роскошь была бессмысленной — некому было хвалиться воротами, да и само золото не стоило ничего. У ворот стояли стражи — один черный, окруженный множеством теней. Второй серый — без единой тени. Они были огромны, но внешне тоже ничем не отличались от людей. В их руках сияли мечи.

«Тамаш и Истарк, — понял Кай. — А где же правитель посланника, пославшего вас?»

Нет, они не услышали его слова, но откуда-то налетел ветер и понес Кая к воротам, к башням, к теням, к крылатым силуэтам, пока в одной из арок он не узрел темный силуэт и не провалился в еще большую черноту…

Он стоял на потрескавшейся от жары земле. Жажда разрывала горло. Ветра не было. Вместо ветра горячий воздух опускался сверху вниз, обжигая затылок и плечи, но ногам, стоявшим на потрескавшейся земле, было холодно, подошвы обжигал лед. Охотник посмотрел наверх, вместо неба над головой тянулась та же самая потрескавшаяся земля. Казалось, что он может дотянуться до нее рукой, но Кай поднял руку и не только почувствовал, что не дотянется никогда, но и тут же ее отдернул. Показалось, что он сунул ее в костер.

Равнина казалась бесконечной, горизонта не было, просто все, на что Кай обращал взор, прикрывало собой что-то находящееся за ним, следующее прикрывало еще что-то, и каждая следующая картина становилась все мутнее и мутнее, словно скрывалась в тумане. Впереди вздымались темно-серые, почти черные пики, то ли втыкаясь в лежавшую над головой землю, то ли обращаясь корнями гор, растущих сверху вниз. По правую руку, в двух или трех лигах, вздымался лес, который больше всего напоминал тающий по весне грязный придорожный снег, но и он опять же не сулил ни мгновения избавления от жажды. По левую руку потрескавшаяся земля начинала вздыматься кряжами и провалами, за ними что-то поднималось фонтанами, исходило паром, но опять же без единого намека на влагу. Кай обернулся и замер. За его спиной зиял провал, и там, в глубине этого провала, было в тысячу раз хуже, чем здесь, на раскаленной равнине, освещенной серым светом, который падал неизвестно откуда. Там, в провале, стоял ужасный холод, и в этом холоде шевелилось что-то живое. Страдало что-то живое. Мучилось что-то живое. Ненавидело всех что-то живое. Пожирало само себя что-то живое. И на спине у этого живого шевелился, подрагивал, исходил ядом тот же самый рисунок, который был вычерчен двенадцатью на каменной плите Храма Двенадцати Престолов в Анде. Двенадцать кругов, двенадцать лучей, двенадцать завершений — шесть маленьких кругов в центрах шести из двенадцати больших кругов, что должны были скрываться под престолами, и шесть крестов в остальных. И этот рисунок тоже был испорчен. Алые линии на нем рассыпались, делились на алые точки.

Кай замер на краю пропасти и вдруг почувствовал, что та жажда, которая мучает его, сравнима с той жаждой, что притаилась в глубине бездны, так же как пылинка сравнима с самой высокой горой, и если он свою жажду все еще надеется утолить, то тому существу, что корчится у его ног, этого не суждено никогда. И что-то вроде жалости появилось в нем. Он наклонился, пригляделся, увидел не только массу серой плоти, но и окровавленные культи рук и ног, увидел голову, а на голове крохотное существо, похожее или на лягушку, или на ящерицу. Существо смотрело вверх и разевало рот, наполненный треугольниками зубов. И в этот самый момент Кай понял, что это крохотное существо однажды сожрет большое и само станет таким же большим и будет точно так же ворочаться в стылой грязи, мучаясь от жажды и холода, мечтая выбраться наверх, где нет ничего, кроме выжженной земли и палящего зноя.

Пошатнувшись, Кай оглянулся и вдруг заметил какую-то груду, тело, лежащее в полусотне шагов от него. Он двинулся с места, с удивлением понял, что у него уже нет крыльев и он может ходить, двинулся с места и долго, очень долго шел к телу. Ему показалось, что он шел к нему целый день. Или несколько дней. На краю пропасти лежала женщина. Или оболочка женщины, потому что жизни в ней не было. Это была огромная женщина. И Кай уже видел ее дважды — сначала на окраине Хурная, а потом на площади, когда уже был готов к смерти, но его мать, да-да, его мать завладела телом этой женщины — ловчей Пустоты, проявила в ее сером уродстве свои черты и спасла Кая, Кира Харти, Лука, Луккая — своего сына.

Он обошел тело, наклонился. Очень медленно наклонился и увидел лицо матери. Оно все еще было серым. Но теперь и мертвым. И эта смерть вдруг показалась Каю облегчением и радостью, и он протянул руку и коснулся серой холодной щеки. И тело матери медленно стало осыпаться. Так, как осыпается песок со склонов стеклянной воронки в песочных часах.

Внезапно раздался топот. Кай поднял голову, выпрямился и увидел несущуюся к пропасти тучу, стаю, орду, стадо, толпу, ораву! Вздымая клубы пыли, какие-то существа спешили навстречу верной гибели. И в низком небе над ними вились черные тени с огромными крыльями, сверкали молниями, подгоняли безумную охоту.

Вот до стаи осталась лига, вот половина лиги. Вот четверть. Вот уже Кай может разглядеть лица. Людские лица. Их тела были искажены, изуродованы, вытянуты, изломаны. Кто-то бежал, опустившись на четыре конечности, кто-то прыгал, кто-то скакал на одной ноге, но все вместе, одной толпой они бежали к пропасти, и среди них были и люди, и кусатара, и маленькие малла, и мейкки, и палхи, и лами. И вот они добежали до края пропасти и начали падать вниз, странным образом не прикасаясь к Каю, не дотрагиваясь до него. Они падали вниз волна за волной. Падали вниз, наполненные ужасом. Падали, не в силах произнести ни звука. И то существо внизу вдруг развернулось, спрятало в грязи незавершенный рисунок и показало огромную пасть размером с саму пропасть, в которую и полетели все эти переломанные, но бегущие.

И в это мгновение Кай понял, что оно там живет. И ничего, кроме этого потока изломанных и бегущих, ему не нужно. И страшит его только одно — вот это маленькое с острыми зубками, прилипшее к его голове. А когда волна схлынула и огромная пасть захлопнулась, открылись огромные маслянистые глаза, и Кай понял, что его видят.