пахнет по ночам, — сказал эссеист. — Когда я выключаю свет. Пахнет, как поэма гласных. Но все в конце концов утонет. Утонет в боли. Всякое красноречие — это боль.

Я понимаю, сказал Арчимбольди, хотя ничего не понял. Затем они пожали друг другу руки, и эссеист закрыл дверь. Так как спать еще не хотелось (Арчимбольди спал мало, хотя временами мог проспать шестнадцать часов кряду), он пошел пройтись вокруг дома.

В зале с телевизором оставалось лишь трое исчезнувших писателей, и все крепко спали, а также человек в телевизоре, которого, похоже, скоро должны были убить. Некоторое время Арчимбольди смотрел фильм, потом тот ему наскучил и он пошел в столовую, уже пустую, прошелся по коридорам и дошел наконец до какого-то фитнес-зала или массажного кабинета, где молодой человек в белой футболке и белых брюках занимался с гантелями, разговаривая со стариком в пижаме; оба посмотрели на Арчимбольди и потом продолжили разговор, словно бы его там не было. Парень с гантелями, похоже, служил в доме, а старик в пижаме выглядел не просто как исчезнувший, а как справедливо забытый романист, типичный плохой французский романист, неудачник, родившийся под неудачной звездой.

Выйдя из задней двери, Арчимбольди обнаружил на другом конце освещенного порога двух старушек, сидящих рядышком на софе-качалке. Одна говорила музыкальным и тихим голосом, словно бы вода ручья бежала среди камней, а другая молчала, глядя в темноту леса, который тянулся за площадкой для игры в петанк. Та, что говорила, показалась ему лирической поэтессой, которой было что рассказать помимо написанного в стихах, а та, что молчала, — солидной романисткой, пресытившейся бессмысленными фразами и словами без значения. Первая оделась по подростковой, если не по детской, моде. На второй был дешевый халат, кроссовки и джинсы.

Он пожелал им доброго вечера по-французски, старушки поглядели на него и улыбнулись, словно бы приглашая присесть рядом — и Арчимбольди не заставил себя долго просить.

— Вы у нас в первый раз? — спросила его старушка-подросток.

Прежде чем он успел ответить, молчаливая вдруг сказала, что погода улучшается и скоро можно будет ходить с короткими рукавами. Арчимбольди сказал, что да. Старушка-подросток рассмеялась, возможно думая о предметах своего гардероба, а затем спросила, кем он работает.

— Я романист, — сказал Арчимбольди.

— Но вы не француз, — сказала молчаливая старушка.

— Да, я немец.

— Из Баварии? — поинтересовалась старушка-подросток. — Я как-то была в Баварии, и мне очень понравилось. Все так романтично было…

— Нет, я с севера.

Старушка-подросток сделала вид, что ежится от холода:

— Я также была в Ганновере. Вы не оттуда?

— Более или менее.

— У вас ужасная еда, — сказала старушка-подросток.

Позже Арчимбольди спросил, чем занимаются они, и старушка-подросток ответила, что была парикмахершей, в Роде, но потом вышла замуж, а муж и дети уже не позволили ей работать. Другая ответила, что была швеей, но терпеть не может говорить о своей работе. Какие странные женщины, подумал Арчимбольди. Распрощавшись с ними, он пошел вглубь сада, удаляясь все больше от дома, в котором горел свет, словно бы дом ждал еще одного гостя. Он не знал, чем себя занять, но ночь была прекрасна, пахло землей и лесом, и так он дошел до деревянных ворот, что плохо закрывались и в которые любой мог бы пройти. С одной стороны он увидел вывеску, которую не заметил, когда приехал с эссеистом. На вывеске было выведено темными, не слишком большими буквами: «Клиника Мерсье. Дом престарелых. Неврологический центр». Безо всякого удивления он тут же понял, что эссеист привез его в сумасшедший дом. Через некоторое время он вернулся в дом и поднялся по лестнице к себе в комнату, где забрал чемодан и печатную машинку. Перед отъездом он захотел увидеть эссеиста. Постучал, ему никто не ответил, и он вошел в комнату.

Эссеист крепко спал, и в комнате были потушены все лампы, хотя через окно с раздвинутыми занавесками проникал свет с переднего крыльца. Кровать оставалась практически неразобранной. Эссеист казался сигаретой, прикрытой платком. Как же он стар, подумал Арчимбольди. Затем бесшумно вышел и, возвращаясь через сад, увидел парня в белом, который быстро бежал, прячась за стволами деревьев, огибая участок по опушке леса.

Только выйдя из клиники и оказавшись на дороге, Арчимбольди сдержал шаг и попытался выровнять дыхание. Грунтовая дорога шла через леса и пологие холмы. Время от времени порыв ветра ерошил ветви деревьев и его волосы. Ветер был теплым. Однажды Арчимбольди перешел через мост. Когда дошел до окраины деревни, собаки залаяли. На площади перед вокзалом он обнаружил такси, что отвезло его в клинику. Таксиста не было, однако пройдя рядом с машиной, Арчимбольди заметил на заднем сиденье сверток, который шевелился и время от времени покрикивал. Двери вокзала были открыты, но кассы еще не работали. На скамье сидели трое магрибцев, пили вино и разговаривали. Они дружелюбно кивнули ему, а затем Арчимбольди вышел на перрон. Рядом с депо стояли два поезда. Когда он вернулся обратно в зал ожидания, один из магрибцев уже ушел. Бенно сел в другом конце зала и стал ждать, когда откроют кассы. Затем он купил билет (куда? да все равно куда!) и уехал из городка.

Сексуальная жизнь Арчимбольди ограничивалась контактом с проститутками в различных городах, где ему приходилось жить. Некоторые шлюхи не брали с него денег. Поначалу брали, а потом, когда фигура Арчимбольди становилась частью пейзажа, переставали брать, или вообще не брали денег, что зачастую приводило к недоразумениям, которые подчас разрешались дракой.

Все эти годы Арчимбольди поддерживал более или менее постоянную связь с единственным человеческим существом — баронессой фон Зумпе. Обычно они писали друг другу, хотя время от времени она приезжала в города или деревеньки, где останавливался Арчимбольди, и они подолгу ходили, взявшись за руки, словно двое бывших любовников, которым мало что осталось сказать друг другу. Потом Арчимбольди шел с баронессой в гостиницу, лучшую в городе или деревне, и они прощались, целуя друг друга в щечку, а если день выдавался особо грустным, — обнимаясь. На следующий день баронесса уезжала очень рано, задолго до того, как Арчимбольди просыпался и заходил за ней в гостиницу.

А вот в письмах все было иначе. Баронесса говорила о сексе, которым занималась до самого преклонного возраста, каждый раз со все более жалкими и несостоятельными любовниками, о вечеринках, на которых смеялась, как в восемнадцать, об именах, которых Арчимбольди никогда не слышал, хотя баронесса писала, что это знаменитости в Германии и в Европе. Естественно, Арчимбольди не смотрел телевизор, не слушал радио и не читал газет. Он узнал о падении Берлинской стены из письма баронессы,