lustihead of my young powers,

I shook the pillaring hours

And pulled my life upon me; grimed with smears,

I stand amid the dust o’ the mounded years—

My mangled youth lies dead beneath the heap.

My days have crackled and gone up in smoke,

Have puffed and burst as sun-starts on a stream.

Yea, faileth now even dream

The dreamer, and the lute the lutanist;

Even the linked fantasies, in whose blossomy twist

I swung the earth a trinket at my wrist,

Are yielding; cords of all too weak account

For earth with heavy griefs so overplussed.

Ah! is Thy love indeed

A weed, albeit an amaranthine weed,

Suffering no flowers except its own to mount?

Ah! must—

Designer infinite!—

Ah! must Thou char the wood ere Thou canst limn with it?

My freshness spent its wavering shower i’ the dust;

And now my heart is as a broken fount,

Wherein tear-drippings stagnate, spilt down ever

From the dank thoughts that shiver

Upon the sighful branches of my mind.

Such is; what is to be?

The pulp so bitter, how shall taste the rind?

I dimly guess what Time in mists confounds;

Yet ever and anon a trumpet sounds

From the hid battlements of Eternity;

Those shaken mists a space unsettle, then

Round the half-glimpsèd turrets slowly wash again.

But not ere him who summoneth

I first have seen, enwound

With glooming robes purpureal, cypress-crowned;

His name I know, and what his trumpet saith.

Whether man’s heart or life it be which yields

Thee harvest, must Thy harvest-fields

Be dunged with rotten death?

Now of that long pursuit

Comes on at hand the bruit;

That Voice is round me like a bursting sea:

‘And is thy earth so marred,

Shattered in shard on shard?

Lo, all things fly thee, for thou fliest Me!

Strange, piteous, futile thing!

Wherefore should any set thee love apart?

Seeing none but I makes much of naught’ (He said),

‘And human love needs human meriting:

How hast thou merited—

Of all man’s clotted clay the dingiest clot?

Alack, thou knowest not

How little worthy of any love thou art!

Whom wilt thou find to love ignoble thee,

Save Me, save only Me?

All which I took from thee I did but take,

Not for thy harms,

But just that thou might’st seek it in My arms.

All which thy child’s mistake

Fancies as lost, I have stored for thee at home:

Rise, clasp My hand, and come!’

Halts by me that footfall:

Is my gloom, after all,

Shade of His hand, outstretched caressingly?

‘Ah, fondest, blindest, weakest,

I am He Whom thou seekest!

Thou dravest love from thee, who dravest Me’.

Фрэнсис Томпсон (1859–1907)

Царство Божие

Царство Божие внутри вас.

Незримый мир, тебя мы видим,

Бесплотный мир, ты ощутим,

Сокрытый мир, тебя мы знаем,

Мир непостижный — постижим!

Не ищут рыбы в небе моря,

Орлы в пучине — облаков;

Зачем искать нам в звездном хоре

Ответа — кто Ты и Каков?

Не там, где ум, пространство меря,

Немеет в хаосе светил, —

У затворенной прахом двери

Услышим трепетанье крыл.

Повсюду ангельские крылья —

Возьми да камень отвали!

Но в ваших лицах — лишь бессилье,

Вы их увидеть не смогли.

Рыдай — и станет всё инаково.

Во мрак сиянье пролилось:

Маршруты лестницы Иакова

Связали Рай и Чаринг-Кросс.

Рыдай, душа, рыдай смелее,

За полы Небо ухвати.

Гляди: Христос не в Галилее —

По Темзе он решил пройти!

Перевод А. Серебренникова

Ветеран Небес

— Многих войн ветеран, на тебе столько ран!

Кто оставил рубцы, и в каком же бою?

Был изранен ты как? Одолел тебя враг,

Иль ты ими украсил победу свою?

— Был захвачен я в плен, ранен был, изъязвлéн,

Истерзали чело мне, был бок мой пронзен;

Меч не взял я, когда надвигалась орда;

Победитель униженный был Побежденным сражен.

— Что за странная речь? Ты отринул свой меч?

Одолел Побежденный, Победитель разбит?

Что же то за война, где кипела она,

Странный Вождь боевой, что рубцами победы покрыт?

— Князь, низринутый мной, правил хладной Скалой,

Там, где пламенной стражей опоясанный лед.

Гнал его я, теснил с цитаделей-светил,

Море смерти расступилось, чтоб удачным был поход.

На скале средь тайных льдов много демонских клинков

В замке Северной Стражи ходит строем вновь и вновь.

До пришествия времен там он властью наделен;

Имя князя таково, что у Солнца стынет кровь.

— А твое? Знать хочу! Кто ты? — Я умолчу.

Имя — словно плеск хоругвей, обнажение мечей.

Но мой титул высок — погляди мне на бок:

«Владыка Владык!» — там слова — «Царь Царей!»

Начертанье: «Владыка Владык, Царь Царей».

Перевод А. Серебренникова

Памяти астронома Стивена Перри

Любезник неба, верхогляд,

Через ограду в звездный сад

Одним движеньем перелез,

Узрев Садовницу Небес.

Семь ярких звезд во лбу у ней.

Семь ярких звезд, как семь огней.

Семи скорбей они сильней.

В ее сиянии немел

Огонь других небесных тел.

Как ты, должно быть, возопил,

Когда Звезду свою открыл,

Когда, приветствуя судьбу,

Из рук ты