взрослого мужчину, одетого в камуфляжную форму, с короткой стрижкой и небольшими залысинами ото лба. Рядом таким же образом одиннадцатилетняя Катечка превратилась во взрослую женщину, показав в мгновение ока все перемены еще только должные произойти в ней. Повзрослевшая, она стояла, держа на своих руках совсем маленького мальчика – сына, а за ее юбку держалась девочка полутора-двух от силы лет.

Она не могла оторвать взгляда от них, но больше тянуло к нему… непреодолимо, настолько сильно, что это будущее она легко бы променяла на мгновение с ним. Боясь снова пошевелиться, Надя со слезами надежды в глазах чуть не крикнула, больше моля, чем интересуясь:

– Ну а сейчас-то что мне делать, Тимур?!

– Я скучаю по тебе. Иди в мой кабинет. Я приду.

Вбегает в коридор офиса, дергает по очереди все двери – все закрыты. Ручки от одного только касания рассыпаются в ее руках или становятся мягкими, как сырая печенка, а может как фарш, или как… мозги! Впопыхах, охваченная ужасом, все-таки нашла кабинет, но дверь… – дверь закрыта, а из-под нее вытекает лужа: «Кровь! Чья это кровь?! Что за фигня?!» – с криком бежит она назад, к лестнице, к Тимуру. Подоконник – уже пустой. Окно – снова маленькое – дождь со снегом…».

…Более чем через десять лет Надежда Юрьевна видела сына Георгия в этой форме, когда приезжала навещать его в Суворовское училище. Именно таким!.. Даже с такой же стрижкой.

А дочка… Когда мать узнала, что у нее будет малыш, то перед самым обследованием УЗИ бабушка знала – будет девочка. Екатерина хотела мальчика, но врач, вслед за бабушкой, подтвердил – пол ребенка женский.

Кто знает, что это было, ведь именно воинствующие духи злобы, пытаясь направить человека в сторону своей погибели, пересказывают им подслушанное у Ангелов, очень часто ошибаясь. Не станем думать о мистике, тем более опираться на нее в принятии жизненно важных решений…

«После гибели Тимура от меня многие шарахались как от чумы. Думали, я нуждаюсь в помощи, жалости, теплых словах. Рассказывали под водочку, какой Тимур был хороший, умный, железный, честный и т. д., и т. п. Что обычно принято в таких случаях – и про землю пухом, и про Царствие Небесное, и про мгновенную смерть праведника, и про райские сады, по которым он сейчас гуляет… И про то, как нужно им гордиться – модернизированный «Мираж» на движке от МИГ-29 такие фортели высшего пилотажа «исполнял», что… Я всех просила только об одном: «Ну вы же знаете!!! Ну расскажите!». Мне рассказывали, под хорошую закуску, такие все крутые и проницательные. Подтверждали, что да, Марк Волошин лег под бандитов. Что Ческис там уже свой крутяк, всеми рулит. Но пойти и рассказать под подпись никто не мог.»[137]

Мы, обычные люди, часто оказываемся слабыми созданиями перед лицом неизбежности и неизвестности. Чтобы преодолеть страх, навязывающиеся картины неотступно надвигающегося, мы должны совершить буквально подвиг, чтобы забыться хотя бы ненадолго. Знаю по себе: каждое утро в тюрьме, до самого дня объявления вердикта коллегией присяжных заседателей, мне приходилось, начиная с утра, «притуплять» «дамоклов меч», зависший надо мной пожизненным приговором не столько над плечом, как у знаменитого в древности ритора, сколько над, сходящим с ума от этого, разумом.

«Ожидание смерти страшнее самой смерти» – что уж говорить, о потере невосполнимой, не сравнимой ни с чем, даже с пожизненным заключением, хотя поставь перед любой вдовой, любящей своего ушедшего мужа условие: получает она ПЖ и он возвращается к жизни – она не задумываясь замурует себя сама, радуясь уже тем, что дышит одним с ним воздухом!..

Почти полтора месяца не видела вдова Босса – их любимую собаку. Первый раз это произошло после гибели Тимура на 40-й день к вечеру на даче, где продолжались поминальные застолья. Добермана было не узнать – окрас его шерсти из ярко-коричневого превратился в серую, тусклую, перхоть рябила белыми пятнышками меж волосками, торчавшие ребра напоминали сложенные и овядшие крылья, голова висела, глаза мутные, страдальческие, потерянные… Мама Тимура – Нора, не питая особой любви к собакам, откармливала его с ложки молотым геркулесом, смешанным с кефиром, творожком, разбавляя, откуда ни возьмись, любовью…

* * *

Сорок дней отмечалось 25 февраля. Несколькими днями раньше в «другом мире», в одной из бань, недалеко от Алтуфьевского шоссе, происходило событие, поставившее финишную точку в череде проблем, мешающих «коронации» братьев Пылевых. В помещение бани, принадлежавшей Ананьевскому Сергею, один за другим входили молодые люди. Какие-то оставались на улице в машинах, но выходящие изнутри не успокаивались, пока все приехавшие, без исключения, наконец, не оказались «гостями» заведения.

Через несколько часов через эту же дверь выносили два больших свертка, с первого взгляда определявшиеся как человеческие тела, замотанные в ткань. Остальные, еще связанные и избитые, сваленные в отдельной комнате, ожидали решения своей участи. Задушенными оказались Бачурин Юрий – «Усатый» и Алексей Садовников – «Банщик». Смерть последнего была явно лишней, он не был опасен, хотя и преданно служил первому, совершенно не понимая, что им пользуются, как прокладкой безопасности, толкая в самое пекло. Искренне жаль этого парня, но так же, как он мог погибнуть в этот раз любой из вошедших в эту баню этим вечером, из принадлежавших к бригаде «лианозовских».

Этот вечер стал последствием обращения ко мне Бачурина в день, предшествовавший ночи, когда я собирался исчезнуть. Ничего не подозревая, я спешил к старому знакомому, попросившему выручить деньгами. По стечению обстоятельств, он оказался знаком «Усатому», который напрямую меня достать не мог. Со знакомым я не встретился, зато был окружен «лианозовской» сворой во главе с Юрой, к которому питал только легкую неприязнь.

От разговора уйти не получилось. Он касался смерти Григория в Киеве, чему «Усатый» был почти свидетель. В том, что виновниками его гибели были Пылевы, сомнений у него не возникало, а зная меня, как «личного ликвидатора» Гусятинского, ибо он и привел меня к этому путем ухищрений, шантажа, запугиваний, надеялся перетянуть и теперь меня на свою сторону. Я в основном слушал, вращая головой на 360 градусов, понимая, что только этим может не кончиться, и сделал вид, что принял его сторону.

Мы разъехались, полагая встретиться завтра в «Золотом драконе». Понимая, что на самотек подобного оставлять нельзя – и слепой бы осознал: грядет война, где обязательно погибнут ставшие за это время близкими мне люди.

Предположив, что задержка в несколько дней ничего не решит, поехал к Андрею Пылеву. Видя в нем на тот период разумного, не злого человека, предупредил, и