там были какие-то завсегдатаи, однако где Мартин, никто не знал. На меня косились, мой вид и правда внушал опасения, так что я поспешил убраться. Сначала хотел оставить записку, потом бросить ему в оффлайн мессидж, однако метроном внутри меня уже торопил, громыхая набатом, и я решил оставить этот разговор на потом. Пусть вернется, поговорим. Все равно он ай-би не пользуется, без толку все.

Так ничего толком не добившись и ни о чем не разузнав, я потащился домой. К ногам у меня как будто камней навязали – ввалившись в нашу квартирку, я рухнул на кровать, даже не раздеваясь. Мама со вздохами помогла мне раздеться, потом покормила чем-то, что-то говорила… не помню.

Оказывается, можно жить, пропитываясь болью пополам с тоской о потерянной любви. Некоторые назовут то, что пережил в те недели я, не жизнью – существованием на грани выживания. Неправда. Для меня это было жизнью, потому что ничего другого взамен у меня не было. Только смерть. Но смерть уже тогда справедливо казалась мне путем не упокоения, а лишних страданий. Я знал, о чем эта притча.

Вернулся я из небытия моей личной боли однажды утром. Нет, она не отступила. Но я сразу понял, что все, больше не будет так, как было, все будет по-другому. Потому что мне не пришлось вставать, чтобы понять, с мамой что-то не так.

Мир вокруг меня больше не был шершавой бетонной крошкой по оголенным нервам. Он стал, раз и навсегда, хрустальным лабиринтом огней. Хрупким, нежным. Живым.

Потому что вокруг жило все – неживое жило по-своему, живое же расцветало такими красками, что впору было расплакаться. И одной из этих красок – неизбежным финалом хрустальных переливов радуги – был серый цвет смерти. Когда смазываются краски. Когда замирает жизнь, покидая этот мир навсегда. Отправляясь к вечному свету, что окутывает глубины космоса.

Умирала моя мама.

Она сидела ко мне спиной, ясно различимая через бездушные стены бетонной коробки, облокотясь о край стола, и смотрела на мельтешащий за окном рой злых белых мух. Мысли ее были не о черной кляксе разворачивающейся в ней машине раковой опухоли, она думала о чем-то очень хорошем. Что было в ее жизни прежде. Чего ей так недоставало сейчас.

Упала она неожиданно даже для моего внутреннего зрения. Вот ее умирание еще сидело внутри спокойно и тихо, а вот уже взяло верх. Я не успел подхватить ее на руки, сквозь пожар в мышцах пытаясь прорваться туда, к ней. Я не успел, а она упала, легко и беззвучно, как ложится первый осенний снег.

Я стоял над ней, не смея ее тормошить. К чему эти рефлекторные движения. Мне не было дано ей помочь. Мама. Прости меня, я не мог это исправить. У меня был свой ад, у тебя свой. Но мне суждено было пройти сквозь него к новой жизни, а тебе, похоже, нет.

Я сделал шаг назад, протянул руку, вызвал по настенному терминалу муниципальных спасателей – врачей из корпоративных страховых клиник нам не было положено по статусу. Прошло полтора часа, прежде чем они прибыли. Обычное наземное корыто. Двое санитаров обколотого вида, с помповыми ружьями «для безопасности», медичка с полупустым ранцем.

– У мамы рак, точнее не знаю.

Сострадания от них было не допроситься. У них таких случаев по двадцать на дню бывает. Только и хватило уделить внимание проверке социальных полисов – моего и мамы, связаться с диспетчером, принять решение.

– Мы положим вашу мать в стационар. Вот адрес. Загляните туда сегодня же. Нужны лекарства. И еще… – медичка смерила меня холодным взглядом, – если есть финансовая возможность – переведите ее в место поприличнее. Взрослые еще в семье есть? Родственники? Ладно. Подняли, понесли.

Я быстро оделся, догнал каталку уже во дворе, мама оставалась без сознания, дышала мелко и неровно. Я хотел было сунуться следом за ней в машину, но меня вытолкнули с коротким «не положено». Дверца хлопнула и растворилась в толще взбаламученного снежного марева.

Пришлось вернуться.

Поднимаясь на нерасторопном скрипучем лифте, я пытался в уме прикинуть, сколько оставалось денег на наших соцсчетах, и радовался одному лишь тому, что маме не пришло в голову вызывать медиков мне.

Хлопнула дверь. Услужливый терминал высветил мне нужные цифры, не густо. Но на первое время должно хватить. Нужно только подписать доверенность на расходование с моей части счета.

Странно, но все эти суматошные метания меня словно напрочь отключили от необходимости терпеть какую-то боль, вспоминать кого-то. Мысли не метались, а нескончаемый не проходящий вопль нервных окончаний стал чужим. Что мне до этого всего. Мне есть о ком сейчас заботиться. Не о себе, нет.

Ближе к вечеру я уже подходил к больнице, что была указана на карточке. Я рассчитывал на худшее, но никто ничего не перепутал, маму привезли именно сюда. Да, поместили в реанимацию, к ней сейчас нельзя. И доктор занят. Вам ответят на вопросы позже. Вы же знаете, у нас вечный недокомплект. Да, вот лист необходимых медикаментов и процедур. Тут красным выделено жизненно важное, все уже сделано, не беспокойтесь. Да, вычтено до кредитного лимита. Но чтобы в этом был какой-то смысл, нужен второй этап – вот оно тут зеленым, видите. На них денег соцпакета не хватит. Ах, еще ваш? Ладно, распишитесь здесь. Вашу карточку, пожалуйста.

Я наблюдал за этой натужной суетой, а сам уже не мог видеть эти проклятые цифры. За ними была не жизнь – я видел, что творилось в организме матери, но это была надежда протянуть еще хоть сколько-то без боли. Дать нам обоим последнюю возможность поговорить. Вот чего я хотел.

В длинном, бесконечно длинном списке процедур тех из них, которые продолжали бы выполняться даже без денег на счету, было до слез мало. При желании мама даже будет некоторое время в сознании. Нужно было испытать то, что испытывал все эти недели я, чтобы не пожелать такого никому. Это была бесплатная, гарантированная любому в современной Европе, полноценная, чудовищная, подпитанная глюкозой из капельницы агония.

Да, как только вашей матери станет лучше, мы вас тут же вызовем. Посидите…

К черту.

Я заковылял к выходу, кляня себя за беспомощность. Нужен банковский терминал. Желательно, принадлежащий «Эрикссону». Там лежали переведенные со счета в «Джи-И» заветные деньги, которые достались мне после того печального опыта работы на наемном рынке и которые я с тех пор так и не трогал. Пригодились. Более важного повода не будет.

Долго таскаться по заснеженному городу не пришлось –