французском или немецком понимании, т.е. корпоративные группы с обособленным юридическим статусом и территориальной основой, укорененные в местных правовых традициях и возможности участия в политической жизни. Разделение общества (и, более узко, элиты, обслуживающей государство) на ранговые классы и распределение коллективных привилегий происходило вовне государства. Таким образом, ни одно групповое право не было защищено от отмены монархом. Россия была относительно открытым обществом, в котором можно было подняться по служебной лестнице, служа государству, а некрестьянские городские жители не могли быть точно и стабильно отделены от других слоев населения. Постоянные попытки царских властей навязать систему законодательно определенных рангов вступали в постоянное противоречие с пластичностью реальных статусных обозначений. Это дало основание некоторым исследователям говорить об общей "бесструктурности", отсутствии общепризнанных представлений о социальном порядке в поздней царской империи.

Поскольку исходная ситуация в разных регионах была различной, модель "от статуса к классу" лишь несовершенно описывает социальные изменения в более широком смысле. Не везде в Европе в 1800 г. "сословие" или "статусная группа" были основным принципом социальной классификации; да и в других странах мира статусные общества встречались редко. Лучше всего этот термин применим к Японии времен Токугава с ее глубоким социальным и символическим расколом между дворянами (самураями) и простолюдинами, хотя статусные группы там не выполняли репрезентативных политических функций, подобных тем, что мы знаем по Франции или Священной Римской империи.

Статусно-групповые критерии социальной иерархии были менее выражены в Азии, чем в центре Европы. Сиам - крайний пример азиатской страны, где глубокая пропасть отделяла дворянство (nai) от простого народа (phrai), хотя обе группы совместно подчинялись безграничной власти короля. В других странах, как и в Китае, государственная риторика с древних времен пропагандировала четырехкратное деление общества на ученых, крестьян, ремесленников и купцов. Но эти расплывчатые различия не выкристаллизовывались в четкие правовые категории или системы привилегий, а в исторической реальности XVIII века на них накладывались более сложные иерархии. В любой части света, живущей преимущественно в племенных условиях, будь то Африка, Центральная Азия или Австралазия, проявлялся организационный принцип, совершенно отличный от принципа статусного общества. В индуистских обществах существовала еще одна форма дифференциации - иерархия, основанная на эндогамии и табу на чистоту. Понятие касты сегодня, возможно, находится в тени, считаясь фантомом колониального государства и западной этнологии, но очевидно, что важные формы общества в досовременной Индии отличались по своим классификационным правилам от европейского статусного общества. Однако эти правила приобретали дополнительную силу в традиционалистских целях. Когда после 1796 года британцы распространили свое господство на Цейлон, они восприняли социальные отношения там через призму индийских и ввели кастовую систему, которой ранее на острове не существовало.

Старое европейское статусное общество было перенесено в заморские колонии лишь в дезагрегированном виде. В Северной Америке с самого начала преобладали те тонкие различия, которыми отличалось общество на Британских островах. Наследственные аристократии с привилегиями сословия там так и не прижились, а преобладающим образом общества был протестантский эгалитаризм с небольшими внутренними градациями. Во всех поселенческих обществах Америки этническое включение и исключение играло такую роль, какую оно никогда не играло в Европе. В Северной Америке принцип равенства с самого начала распространялся только на белых, а в испаноязычной Америке, как показал один из наиболее острых ее наблюдателей Александр фон Гумбольдт уже в конце колониальной эпохи, цвет кожи действовал как критерий стратификации. Этнические элементы, мигрировавшие через Атлантику в XVI веке и способствовавшие формированию дворянства конкистадоров, вскоре наложили на себя этот новый принцип иерархии. В конце второй половины XIX века мексиканцы по-прежнему определяли свое место в обществе в первую очередь по цвету кожи или "смеси кровей", и лишь во вторую очередь - по роду занятий или классу.

На огромных пространствах глобальная социальная история XIX в. совпадает с историей миграций и тесно связана с историей формирования диаспор и обусловленных ими новых границ. После 1780 г. неоевропейские поселенческие общества либо вновь возникали на фоне слабого (как в Австралии) или сильного (как в Новой Зеландии) сопротивления коренного населения, либо принимали новые крупные волны иммиграции, которые превращали их из малонаселенных окраин в самостоятельные крупные страны (США, Канада, Аргентина). Однако ни в одном из этих случаев европейские социальные структуры не были экспортированы en bloc. Знатные слои, способные к самовоспроизводству, так и не пустили корни в колониях британских поселенцев, в то время как очень бедный низший класс на другом конце спектра не был непропорционально представлен, за исключением тех, кто был изгнан из дома в условиях крайней нищеты, как во время и после Великого голода в Ирландии. Австралия - особый случай, поскольку заселение началось там (в Новом Южном Уэльсе) с перевозки каторжников. Но андеркласс, изъятый из контекста своей первоначальной классификации, не является автоматически андерклассом в открытой ситуации границы расселения. Среди других групп, пересекавших Атлантику, были миллионы людей из средних слоев европейского общества, а также деклассированные дворяне и менее привилегированные члены дворянских семей. Мировоззрение и модели социальной дифференциации в колониях приходилось изобретать и согласовывать заново. Возможности подняться по социальной лестнице были выше, чем в Европе. Процесс создания европейскими мигрантами новых обществ, выходящих за рамки статусных порядков Старого Света, является одним из наиболее ярких событий в мировой социальной истории XIX века.

В XIX веке в разных странах мира наряду друг с другом существовало множество иерархических правил, различавшихся отношениями собственности и доминирующими идеалами социального восхождения. Четкая классификация, охватывающая все возможные варианты, вряд ли возможна. Наряду с рыночными обществами собственников ("буржуазное" общество), которые в западноевропейском или центральноевропейском, а также североамериканском понимании были характерным типом в XIX веке, существовали остаточные статусные общества (например, в Японии до 1870 года), племенные общества, Япония примерно до 1870 г.), племенные общества, теократические общества, в которых доминирующим слоем были священнослужители (например, Тибет), общества с меритократическим отбором элиты (Китай, доколониальный Вьетнам), рабовладельческие общества (южные штаты США до 1863-65 годов, Бразилия до 1889 года, остатки в Корее), "плюральные общества", где в рамках колониального правления сосуществовали различные этнические группы, и мобильные "пограничные общества". Переходы были плавными, а гибриды - более или менее привычными. Сравнение становится проще, если ориентироваться не на весь профиль иерархии, а на отдельные позиции в нем. Возьмем два примера, первоначально с европейской точки зрения: дворянство и буржуазия.

 

2 Аристократия в (умеренном) упадке

Международный масштаб и национальные профили

Девятнадцатый век стал последним, в котором дворянство, одна из древнейших социальных групп, играло важную роль. Если в Европе XVIII века оно еще «не имело социального конкурента», то к 1920