Попытка «маоизма» омолодить коммунистическое движение, реализовав какое-то подобие Парижской коммуны или идеалов ленинского «Государства и революции», имела наибольший мировой резонанс, но следует ясно отдавать себе отчет, что это была провокация, которая закончилась ничем, – так, как должна была закончиться любая провокация. С «непосредственным правлением народа вместо аппарата насилия, которое стоит над народом» было покончено. «Государство-коммуна» еще раз оказалось утопией, самым прямым историческим путем, требующим больше всего крови и насилия и имело обратные последствия. Осуществить модернизацию Китая, используя культуру массового энтузиазма, соединенного с террором, не удалось.

Через месяц после смерти Мао Цзэдуна группа ультралевых, управляемая Цзян Цин, была отстранена от власти и арестована. К руководству Китаем пришел в конечном итоге Дэн Сяопин. Судьба его, казалось, уже была решена: Мао всегда чувствовал в нем неусмиренную личность. Но даже в годы «культурной революции», бросив Дэна на поругание хунвейбинам, он его не уничтожил, как Лю Шаоци, а приберег на будущее, потому что уважал в нем человека исключительных способностей. Мао Цзэдун вернул Дэн Сяопина из небытия, в надежде на сочетание молодых ультралевых с осторожными мудрыми ветеранами. Перед самой смертью Мао Цзэдун решил окончательно убрать Дэн Сяопина, но было уже поздно.

Китай хотел стабильности. Это можно было угадать уже по тем искренним и пышным почестям, которые вопреки руководству отдавали граждане умершему от рака в январе 1976 г. старому Чжоу Эньлаю, которого только его смерть спасла от интриг злобной Цзян Цин.

Мыслимо ли было бы у нас или где угодно на Западе, чтобы новый лидер, пережив от предшественника столько страданий и унижений, едва избежав смерти, оставил своего палача и палача своего народа лежать в столице в мавзолее, окруженного ореолом святости? Чтобы деспота провозгласить великим вождем, несмотря на то, что он упрямо толкал нацию в безысходность? Где еще можно было бы ожидать, чтобы руководителя государства оценивали как человека, который делал «на три плохого и на семь хорошего», – будто он состоял из отдельных, добрых и злых, частей?

Мао Цзэдун не был патологически злой личностью. Скорее, это был человек с темпераментом «тревоги и счастья», у которого настроения резко колебались от приподнятости до глубокой депрессии. Экзальтация у таких людей чаще всего мотивирована тонкими побуждениями, непосредственно не связанными с личными корыстными интересами. Все, кто общался с ним, отмечали его мечтательность и артистичность – черты экзальтированного темперамента; не так важно, имели ли его стихи в древнекитайском стиле высокие художественные достоинства, важно, что он их писал, охваченный вдохновением.

Образ политика, что в минуты размышлений пишет изысканные стихи – точнее, рисует кисточкой иероглифы в своей неповторимой каллиграфической манере, как-то плохо сочетается с образом человека, гуляющего в императорском саду в сопровождении специального прислужника, готового прикопать дерьмо Великого Кормчего, потому что тот приседает там, где и когда ему заблагорассудится. (Нормальный европейский туалет для Мао построили рядом с его спальней по распоряжению аристократа Чжоу Эньлая.) Мао был грубым возбудимым человеком, с приступами тяжелого гнева, когда мышление становилось неповоротливым, а речь – косноязычной; человеком с примитивной и неразборчивой повышенной сексуальностью. Но он не просто умел бороться со своими влечениями – он был по-хищнически неимоверно терпелив, когда этого требовали обстоятельства. И в результате сложилась натура властного и жестокого вождя, с параноидальной подозрительностью, одинокого и безмерно возвышенного над своим окружением.

В переписке с министром обороны Китая Пэн Дэхуаем Микоян как-то сказал о сталинской эпохе: «Если бы кто-то из нас обмолвился преждевременно, мы все отправились бы на тот свет». Маршал ответил: «Какие же вы коммунисты, если так боитесь смерти?»[751] Храбрый солдат времен гражданской войны, Пэн Дэхуай имел репутацию безгранично честного прямого человека, и к тому же был остр на язык. В его конфликте с Мао в 1960 г. по поводу Большого скачка и «народных коммун» характерно не столько позднее признание своего выступления «мутным потоком абсурда», сколько само выступление, которое, принимая во внимание китайские традиции учтивого самоунижения, считалось крайне критическим. После пленума ЦК в июле, где Пэн Дэхуай говорил невыразительно об ошибках и ответственности руководителей, он написал Мао откровенное письмо. Резкая критичность проявилась в том, что Пэн Дэхуай, признавая стратегическую линию «в целом правильной», отмечал «левацкие ошибки» у этих «мелкобуржуазных фанатиков», говорил, что кустарная выплавка стали имела свои «плюсы и минусы, причем первых было намного больше».[752] И когда после этого Мао кричал на него: «Тебе надо развалить партию! У тебя есть план, есть организация, ты уже подготовился, ты нападал на правильный курс, как последний “правый”», Пэн лепетал что-то о том, что писал Мао сугубо личное письмо и что в политике он не силен.[753] Во время «культурной революции» старого маршала посадили в тюрьму, где он и умер, не дозвавшись врача.

Пэн Дэхуай

Лю Шаоци, с 1948 г. первый заместитель, а позже и официальный преемник Мао, человек долга, многолетний храбрый подпольщик, педантичный и фанатично честный, абсолютно и беспрекословно преданный исполнитель, и думать не мог о сопротивлении вождю. Он временами излагал оценки, которые Мао не нравились, но как только вождь выражал недовольство, Лю немедленно каялся. «Культурная революция» его просто уничтожила, и он молчал. Хунвейбины поставили его в позу «ласточки» – прогнувшись вперед, вытянув голову и расставив ноги и руки, чтобы удобнее было бить и рвать его седые волосы. И он молчал и даже не покончил самоубийством, ведь это бы расценивалось как измена и контрреволюция. Когда ему исполнилось семьдесят, его исключили из партии, а через год он умер, потому что к нему не пустили врачей.

Маршал Линь Бяо, провозглашенный преемником вождя после устранения Лю Шаоци, – окончил жизнь также в молчаливой панике. Один из самых способных и храбрых командиров гражданской войны, любимец Мао Цзэдуна и самый большой его подхалим, Линь Бяо, пребывал, очевидно, все время в состоянии нарастающей трусливой тревоги. Он совсем перестал общаться с людьми, стал бояться света и уныло сидел один в своей квартире с занавешанными окнами. Под конец «культурной революции» он уже был охвачен безрассудным страхом; ничем другим, кроме паники, нельзя объяснить его побег в Монголию в полузаправленном самолете; при попытке сесть просто в степи самолет взорвался. Погибли Линь Бяо, его жена и сын, летчик из штаба ВВС, который пытался как-то противостоять смертельной угрозе из-за заговора против Мао. Донесла на них дочь Линь Бяо. Это случилось в сентябре 1971 года.