В самом штабе округа было несколько высших офицеров, на которых я мог положиться с закрытыми глазами. Но этого было, очевидно, слишком мало. Я распорядился вызвать по телефону тех, чье присутствие мне казалось особенно нужным, и просить их явиться в штаб без замедления. Затем я решил привлечь партийные военные организации, в особенности достаточно многочисленные организации П. С.-Р.»[2851].

То есть в этот момент Керенский берет все командование на себя. Мельгунов замечал: «Керенский сам дезорганизовал (по крайней мере, по его собственным воспоминаниям) свой штаб в состояние, которое почти граничило с истерикой, вызванной, очевидно, чрезвычайным нервным возбуждением и переутомлением… Практические меры, принятые главой правительства, привели к тому, что через несколько часов в штабе, ночью еще переполненном офицерами «всех возрастов и рангов» и «делегатами различных войсковых частей», никого почти не осталось»[2852].

В 2.20 ночи генерал для поручений при Верховном главнокомандующем Левицкий передал Духонину распоряжение Керенского Северному фронту: «Приказываю с получением сего все полки 5-й Кавказской казачьей дивизии со всей артиллерией, 23-му Донскому казачьему полку и всем остальным Казачьим частям, находящимся в Финляндии, под общей командой начальника 5-й Кавказской казачьей дивизии направить по железной дороге Петроград — Николаевский вокзал в распоряжение главного начальника Петроградского округа полковника Полковникова». Керенский требовал сообщить шифротелеграммой время выступления частей и распоряжался предусмотреть возможность отправить их походным порядком в случае затруднений на железных дорогах[2853]. Вслед за этим была послана телеграмма с приказом направить в столицу полки 1-й Донской казачьей дивизии, разбросанные по всему Северному фронту»[2854].

«Новая Жизнь» вела репортаж: «В это время в штаб стали поступать сведения о захвате Военно-революционным комитетом административных центров. Штаб пытался противодействовать этим захватам и посылал на освобождение захваченных учреждений отряды юнкеров, но от юнкеров, прибывших на место действия, поступали сведения о громадном превосходстве воинских сил, находящихся в распоряжении Военно-революционного комитета, и тщетности борьбы с ними. Поздно ночью в штабе открылось совещание Временного правительства при участии чинов штаба, в котором принял участие комиссар ЦИК Малевский. Он указал, что представители ЦИК объезжали полки Петроградского гарнизона, убеждая их отказаться от выступления и подчиниться Временному правительству. Но все убеждения остались безрезультатными[2855].

Керенский описывал свои ощущения: «Мучительно тянулись долгие часы этой ночи. Отовсюду мы ждали подкреплений, которые, однако, упорно не появлялись. С казачьими полками шли беспрерывные переговоры по телефону. Под разными предлогами казаки упорно отсиживались в своих казармах, все время сообщая, что вот они через 15–20 минут «все выяснят» и «начнут седлать лошадей». С другой стороны, партийные боевые силы не только не появились в штабе, но и в городе-то не проявляли никакой деятельности».

Чем ближе утро, тем невыносимее и напряженнее становилась атмосфера. «Офицерство, собравшись в значительном количестве в штабе, вело себя по отношению к правительству, а в особенности, конечно, ко мне, все более и более вызывающе. Как впоследствии я узнал, между ними по почину самого полк. Полковникова шла агитация за необходимость моего ареста. Сначала об этом шептались, а к утру стали говорить громко, почти не стесняясь присутствия «посторонних». Тема измены всех вокруг является одной из центральных в воспоминаниях Керенского. Заметим, что Полковников был и еще окажется самым последовательным защитником Временного правительства.

«В седьмом часу утра, переговорив еще раз по прямому проводу со ставкой Главкосева о всяческом ускорении высылки в СПб. верных войск, так и не дождавшись казаков, которые все еще «седлали лошадей», мы с Коноваловым, разбитые впечатлениями этой ночи и переутомленные, отправились назад в Зимний хоть немного вздремнуть… Расставшись с Коноваловым, дав несколько неотложных распоряжений на «всякий случай», я остался один и бросился, не раздеваясь, на стоявшую в моем кабинете оттоманку… Заснуть я не мог: лежал с закрытыми глазами в какой-то полудреме-полуобмороке[2856].

Полагаю, обрывки сна были о подходе войск с фронта. Войтинский рассказывал о диспозиции. «Еще ночью с 24 на 25 октября общеармейский комитет при Ставке вынес резолюцию с протестом против выступления петроградского гарнизона. С утра 25-го началось обсуждение этого вопроса во всех 14 армейских комитетах. Одна за другой поступали ко мне в комитет резолюции. Из 14 комитетов 12 выразили решительный протест против выступления большевиков… Сам по себе этот результат опроса армейских организаций был бы неплох, но 1) оставался открытым вопрос, насколько комитеты отражают в данном случае настроения солдатских масс, а 2) в пользу переворота высказались как раз комитеты двух армий Северного фронта — 5-й и 1-й. Что же касается до Искосола 12-й армии, то он уже давно был в кольце латышских стрелков, и теперь его члены с минуты на минуту ожидали ареста. Таким образом, ближайший к Петрограду Северный фронт, спасший положение ЦИК и правительства в июльские дни, теперь выпадал из борьбы.

Вскоре выяснилось, что немедленно могут быть двинуты лишь части 3-го конного корпуса, составлявшие общий резерв фронта: остальные части, на которые можно было рассчитывать, рисковали натолкнуться на сопротивление расположенных на их пути полков, сочувствующих перевороту…»[2857].

Командующий 3-м корпусом генерал Краснов получил телеграмму. «Точного содержания ее не помню, но общий смысл был тот: Донскую дивизию спешно отправили в Петроград; в Петрограде беспорядки, поднятые большевиками. Подписана телеграмма двумя лицами: Главковерх Керенский и полковник Греков. Полковник Греков — донской артиллерийский офицер и помощник председателя Совета Союза казачьих войск, казачьего учреждения, пользующегося большим влиянием у казаков.

«Ловко! — подумал я. — Но откуда же при теперешней разрухе я подам спешно всю 1-ю Донскую дивизию к Петрограду.

Тем не менее 9-й полк направил к погрузке в вагоны… Сам поехал в Псков просить начальника штаба и начальника военных сообщений ускорить все эти перевозки так, чтобы хотя бы к вечеру 26-го я мог бы иметь части из Ревеля и Новгорода в Луге»[2858].