Когда я вошел в избушку, она прыгала от злости сидевших в ней людей: мнения собутыльников разделились по вопросам внутренней политики. Даже Варикозов забыл о своем достоинстве душеприказчика русского народа и лупил агронома по голове блокнотом, приговаривая:

— Тоже мне демократ нашелся, дарвинист дерьмовый, генетик вонючий!

Я попытался объяснить избушечной компании, что свидригайловцы должны жить в мире-дружбе единым человечьим общежитием, но они так орали, что даже мой барственный баритон не мог покрыть их диалога глухих. Стало ясно, что пора сменить тему драки. Я решил изложить мою теорию трех алкогольных поясов.

Схватил стопу, поднес ее к губам и осушил за здорово живешь. Затем стукнул стопой по столу.

Все ошалели.

— На юге Европы живут винопейцы — французы и итальянцы, — промолвил я. — В середине пивоглоты — немцы и чехи. На севере водкохлебы — скандинавы и финны. Теперь объясню, в чем заключается парадокс России. Географически говоря, русский народ должен любить пиво, исторически говоря, он любит водку, а в двадцатом веке им правил грузин — представитель винной нации. Наложение этих питейных несоответствий извратило культуру страны.

Собутыльники проглотили языки и принялись обдумывать мои слова.

Вдруг начальник милиции как заорет:

— Гнида заморская! Когда я слышу слово «культура», мой палец тянется к крючку пистолета.

Вынул из деревянной кобуры маузер и прямо в башку мне ба-бахнул! Однако по пьяному делу дал промашку. Пуля-дура прожужжала мимо!

Я грациозно выматерился и, не вставая с лавки, одной ногой обезоружил мазилу-мильтона. А потом все обратил в литературный эпизод: очень à propos[140]процитировал Гумилева:

В срубах мохнатых и темных

Странные есть мужики.

Под конец вечера всех перепил. Председатель и менеджер спрашивали друг друга «Ты меня уважаешь?», директор школы распевал песни Пахмутовой, а агроном солеными огурцами неаккуратно жонглировал. Начальник милиции валялся где-то под лавкой в пароксизме партийности. Только трезвенник Варикозов был себе на уме: сурово сидя в углу, он собирал материал для рассказа в жанре «деревянная проза».

Я облокотился об пол и задумался. Да, Черчилль был прав. Россия — это загвоздка, закутанная в загадку.

Пир подходил к концу. Перед тем как отойти от стола ко сну, я обратился к хозяину:

— Господин председатель, благодарю вас за чудесный прием. Все было очень вкусно. Я давно так не нажирался! Исполать вам, крестьянский босс! Я приглашу вас в Мадисонский университет прочитать лекцию, если в бюджете будут деньги.

Пьяный председатель закачался, готовый пасть мне в ноги, но тут из кухни выплыла председательша, с легкостью взметнула его на плечо и отнесла во внутренние покои избушки. Как многие русские женщины, она была мускулистее своего хахаля и держала на высокой груди и семейство, и хозяйство.

Расправившись с мужем, председательша опытным голосом облаяла директора, менеджера, агронома и милиционера и выбросила их во двор. У себя в углу Варикозов уже дремал, как был, по вертикали.

Хозяйка уложила меня спать на комфортабельных гостевых полатях.

— Спокойной ночи, моя добрая фея, — прошептал я, смежая очи.

Дрыхнул сладко, хотя мне и приснился политкошмар: голый Зюганов в форме женщины машет мне серпом и молотом. «Сон разума рождает монстров», — подумал я и перевернулся на другой бок.

* * *

Когда я проснулся, за слюнявым окошком занималась заря. Пора вставать! Я взял решето, вышел во двор и омыл лицо, плечи и грудь живой водой из колодезя. Тело покрылось пупочками, но я не дрогнул: выручила спортивная закалка. Потянулся до хруста в собственном скелете и принялся причесывать пекторалии.

Рядом со мной раздалось мычание.

Я повернулся на пасторальный звук. То была сивка-буренка, которая вышла из хлева, чтобы насладиться свежим воздухом.

— Здорово, корова!

Дружелюбная скотина ответила на мое приветствие повторным мычанием и взмахом вымени, полным парного молока.

Пока мы разговаривали, стало светать. Над горизонтом поднялся гигантский воспаленный диск. Voilà le soleil de Svidrigaïlovo![141]Заря востока сотворила из тучек жемчужных этюд в багровых тонах. На другой половине неба еще блистали бледные осенние звезды. В огороде без заботы и труда пищали птички. Вдруг они замолкли.

Я закатил глаза: в зените, забавляясь, кувыркался коварный коршун.

Вернувшись в избу, сел за стол и принялся нюхать вкусные запахи, исходившие из кухни. Тем временем Варикозов пошел заводить машинку, которая по утрам страдала запором и посему требовала щекотливого шоферского подхода.

— Матка, дай яйка! — крикнул я председательше, повторяя зов поколений моих предков-помещиков. Та лучисто улыбнулась и поплыла исполнять просьбу голодного гостя.

Утренний пир был не хуже вечернего. Я вкушал произведения сельской кухни, налегая на хреновые грибы и кекс с изумительной изюминкой. Председательша умильно смотрела мне в рот, подперев лицо пухлой рукой, и периодически курсировала на кухню за следующим блюдом.

Ее супруг, который неуверенно шатался по горнице, нюхая валявшиеся на полу пустые бутылки, вдруг остановился передо мной и пробормотал:

— Ты мою бабу не лапай, а не то я тебя порешу.

Было ясно, что председатель страдает от похмелья, как часто бывает на Руси после хорошей party,[142]и я весело послал его туда, где раки трахаются.

Но вот завтрак окончен. Из двора донеслось звонкое пердение. Я выглянул из окошка и увидел желтую «Запорожицу», которая бойко вертелась вокруг колодезя, распугивая петуха и его куриный гарем.

Лихач Варикозов посылал мне намек: пора начинать осмотр Свидригайлова.

* * *

Церковь Св. Степана скромно господствовала над округой. Построенная триста лет тому назад местными умельцами без сучка и задоринки одними золотыми руками, она походила на пагоду, как многие русские народные храмы. В эпохи феодализма и капитализма это здание было центром религиозного космоса свидригайловцев. Ранние Хакены, несмотря на лютый лютеранизм, уважали веру селян и поощряли их крестные ходы и закоулки. Поздние Хакены, познав в процессе русификации таинства Восточной Церкви, щедро жертвовали ее свидригайловскому филиалу канделябры, триптихи, ризы и другие предметы культа. Помещичий патронаж преобразил деревенский храм в памятник архитектуры восемнадцатого века. Плюс, праотцы зорко следили за тем, чтобы крестьяне не вносили в свою веру языческие элементы, к чему русский народ иногда склонен. Так, когда Вольдемар фон Хакен узнал, что в Свидригайлове развелись домовые, он пригласил туда знакомого розенкрейцера, и тот изгнал нечистый душок из крестьянских избушек. Процедура изгнания сопровождалась сценами, которым было бы место в фильме «The Exorcist».[143]Впрочем, Вольдемар был сексистом своей эпохи и разрешал местным русалкам плескаться в реке Свидригайловке, ибо находил их прелестными.