– Фу, вонь какая! – неслось со стороны нападавших.

Семен, прикрывая рукой голову, протиснулся в узкое отверстие, нашарил ногой ступеньку, оперся о нее и, скрючившись, из всей силы уперся спиной и затылком в наполовину сдвинутый в сторону чугунный диск. Тот поддался усилиям и сдвинулся назад в пазы, оставив Семена в кромешной тьме. Откуда-то снизу раздался запоздалый Митькин окрик:

– Осторожно!!!

Нога Семена соскользнула с выемки колодца, и он больно грохнулся на пол, подняв столб пыли, которую не видел, но почувствовал в носу и на потрескавшихся губах.

– Сенька, ты живой? – спросил его товарищ в темноту, а тот, пошарив в карманах, достал зажигалку и чиркнул ею, осветив пространство вокруг.

Затем с трудом поднялся на ноги, потирая ушибленное колено, и поднес пламя к свечке, которую тоже вынул из кармана, и та зардела, отбрасывая плавающие тени на стены коллектора. Митька сидел, оторопело глядя на товарища.

– Чего делать-то будем? Там, кажись, проход какой-то есть.

Семен медленно подошел к отверстию в стене, сквозь которое можно было пройти, лишь слегка пригнув голову: оно было широкое и темное. Где-то в его недрах был слышен шум воды, и пахло сыростью.

Сверху послышались приглушенные голоса, явно раздосадованные их исчезновением, буквально, под землю. Митька поднял голову вверх по направлению к беспорядочным шагам и истерическим выкрикам, доносившимся извне.

– Быдло, – прошептал он.

Его приятель усмехнулся, почесав щетину.

– Быдло, – повторил он, – без мыслей и понятий. А сожалеть начинают, только когда к их горлу острие стекла приставишь, и сожалеют только о том, что первыми тебя не придушили. А за что меня душить, или тебя, скажи! Потому что мы не живем в квартирах? Шаримся по помойкам?

– Мы воняем, – как-то неуклюже предложил свою версию Семен, осторожно вступая в темный проход тоннеля. Сверху суета уже была где-то вокруг люка.

– Собаки бездомные тоже воняют, – резонно заметил Митя, поднимаясь. – А их жалеют.

Под ногами у них хлюпала жижа из пыли и конденсата.

– Тебе же бросают в шляпу мелочь – значит, тоже жалеют.

– Хрен там. Это они у бога грехи отмаливают, сейчас же все в веру ударились, – не унимался Митька.

– Глупости. Милостыню на улицах как раз и дают те, кому не жалко. А не жалко тому, кому и терять-то особо нечего. Сам не замечал разве?

– Замеча-ал, как же, – согласился Митя.

Он оперся о бетонную стену, покачнувшись: она была холодной и скользкой. Семен, ссутулившись, уверенно шлепал вперед, как будто по дороге на работу, куда ходил каждое утро последние пять лет кряду.

– А эти, шпана, – они просто боятся.

– Чего меня боятся-то?

– Да они не тебя боятся, Митька, ну кто тебя забоится, сам подумай! Они боятся неизвестности, которую ты, мы, для них олицетворяем, вот и все. Неизведанная сторона жизни. Так же и покойников боятся.

– Во, блин, сравнил!

– Ну, уголовников, если тебе так легче.

– Не легче.

– Поодиночке они ж не нападают, а только так, стаей – командный дух вырабатывают, видать.

– Это точно.

Чем дальше они углублялись, тем теплее становилось. Семену стало казаться, что направление их движения уклоняется вниз: он смотрел на отблески свечи, отбрасываемой на сырой потолок с проглядывавшей местами ржавой арматурой, и замечал искривление света относительно воображаемого горизонта. Сквозняка не чувствовалось, но дышать можно было свободно.

Они приблизились к месту, где начиналось разветвление: вправо уходил такой же по размерам бетонный туб, а влево шел рукав, пониже и более узкий.

– Куда пойдем? – спросил Семен. – Отшагали уже метров тридцать, наверно.

– Направо пойдешь – в дерьме утонешь, пойдешь налево – туфлю потеряешь: выбор-то небогат.

Сзади раздался скрежет металла.

– Они что, решили все-таки спуститься? – спросил Митя, напряженно вглядываясь через плечо назад.

Там, откуда они только что вышли, забрезжил свет. Семен тоже остановился, обернувшись в сторону коллектора.

– Не думаю. Навряд ли у них с собой фонари, а свечки они точно в карманах не таскают, уж будь уверен.

– А вдруг хватит дури с зажигалками?

Они услышали крики:

– Эй, уроды, вы здесь?

Митька вознамерился было что-то ответить, но Семен схватил его за руку чуть повыше локтя, приложив палец к губам, и прошептал:

– Тоже умничать собрался?

Наверху не унимались:

– Уроды, мы вас выкурим – выползайте из своей норы по-хорошему. Попинаем слегка, да отпустим.

Митя стоял, понуро опустив плечи, вслушиваясь в голоса. Он нервно поглаживал пальцами скуденькую бороденку. Семен показал ему жестом на правый рукав канализационного прохода, и они двинулись дальше. Он сказал приглушенным голосом:

– Не обращай внимания. Тебе это надо? Или что-то новое и полезное хочешь услышать?

Товарищ пожал в полумраке плечами и покорно пошел за Сенькой вперед.

Выбранный ими рукав вскоре привел к небольшой округлой площадке, в центре которой накрененная лестница поднималась к очередному люку.

– Ты знаешь, где мы? – спросил Митя.

– Думаю, что отмахали метров сто уже от котельной, – ответил Семен, вглядываясь в потолок. – Я посвечу, а ты приложи ухо к крышке – может, услышишь что-нибудь.

– А сам-то чего?

– Ты легче, Митяй, посмотри на перекладины. – Сеня потрогал влажный металл, покрытый ржавчиной. – Меня могут и не выдержать.

– Меня, значит, выдержат, – проворчал тот, пробуя ногой нижнюю ступеньку.

– Тебя ловить легче. Давай, я поддержу!

Митька с опаской начал медленно подниматься кверху. Посредине он замер и спросил:

– А чего слушать-то?

– Да хоть что-нибудь: машины, голоса, шаги, чтобы определить, где мы. Что не понятно-то? Может, мы бродим вокруг общаги, и сейчас выползем прямо перед теми ублюдками. Хочешь повстречать их снова?

– Не-а. – С этим лаконичным ответом Митя как-то бодрее продолжил свое самозабвенное восхождение кверху.

Перекладины лестницы под его тщедушными шестьюдесятью килограммами недружелюбно скрежетали, и на самом верху он притаился, опасаясь слететь вниз, но сподобился все-таки приложить ухо к чугуну.

С полминуты он вслушивался в происходящее над его головой, а потом объявил:

– Тихо, как в могиле.

– Сплюнь.

– Может, просто не слыхать ничего?