После отречения свита в несколько дней исчезла. Еще когда Государь был в Ставке, уехали Воейков и Фредерикс. Нилов и Мордвинов остались в Ставке — Нилова не пустили арестовавшие Государя депутаты Думы, а Мордвинов решил не «навязываться»[44]. Причем вещи Мордвинова были уже перенесены в поезд Государя, когда он внезапно передумал ехать с Государем и распрощался с Ним. Несколько человек доехали с Государем до Царского Села. «В поезде с Государем ехало много лиц, — рассказывал следователю полк. Кобылинский. — Когда Государь вышел из вагона, эти лица посыпались на перрон и стали быстро-быстро разбегаться в разные стороны, озираясь по сторонам, видимо, проникнутые чувством страха, что их узнают.

Прекрасно помню, что так удирал тогда генерал-майор Нарышкин и, кажется, командир железнодорожного батальона генерал-майор Цабель. Сцена эта была весьма некрасивая». Государь спросил, приехали ли они во дворец. Ему доложили, что они «не приехали и не приедут». Он ответил: «Бог с ними». Потом Государь все-таки попытался вызвать Нарышкина. «Нарышкин, поставленный в известность о выборе Царя, просил дать ему 24 часа на размышление. Об этом доложили Государю.

«Ах так, тогда не надо», — сказал Император совершенно спокойным, сдержанным голосом…»

Из событий 2 марта — доклада Рузского, телеграмм главнокомандующих, разговора с Гучковым — можно было понять, что Россия собирается броситься в пропасть и не желает, чтобы ее удерживали. План Гучкова удался — Государь не мог не отречься.

В 11.40 2 марта Государь отдал Гучкову свой манифест. Авторство этого манифеста приписывают себе и Базили, и Лукомский, и Шульгин. По словам Лукомского, манифест был составлен 1 марта им и Базили и передан в Псков. Такой телеграммы, однако, в сборниках нет, а есть манифест об ответственном министерстве, действительно переданный из Ставки 1 марта и напоминающий манифест Николая II. Вероятно, Лукомский составлял именно манифест об ответственном министерстве. Проект Шульгина тоже сохранился; из его текста только одна фраза о «ниспосланных тяжких испытаниях» сходна с аналогичной фразой в манифесте, да и то, вероятно, была общепринятым штампом. Окончательный манифест составлен с использованием проекта Ставки, но есть существенные различия в настроении и, разумеется, содержании:

«В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы [курсивом выделены фразы, взятые из проекта Ставки. — С.Я.], и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России, почли Мы долгом совести облегчить народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы, и, в согласии с Государственною Думою, признали Мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с Себя Верховную власть. Не желая расстаться с любимым Сыном Нашим, Мы передаем наследие Наше Брату Нашему Великому Князю Михаилу Александровичу и благословляем Его на вступление на Престол Государства Российского. Заповедуем Брату Нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, на тех Началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед Ним, повиновением Царю в Тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь Ему, вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России».

«К тексту отречения нечего было прибавить», — пишет Шульгин, однако именно он 2 марта предложил две поправки: вставить слова об обязательной присяге Великого Князя конституции и поставить время подписания — 15 часов. «Потом мы, не помню по чьей инициативе, начали говорить о верховном главнокомандующем и о председателе Совета Министров», — пишет Шульгин. Рузский подсказал передать командование Великому Князю Николаю Николаевичу. «Мы не возражали, — говорит Гучков, — быть может, даже подтвердили, не помню». «Но я ясно помню, — продолжает Шульгин, — как государь написал при нас указ Правительствующему Сенату о назначении председателя Совета Министров…

Это государь писал у другого столика и спросил:

— Кого вы думаете?.. Мы сказали:

— Князя Львова…

Государь сказал как-то особой интонацией, — я не могу этого передать:

— Ах, Львов? Хорошо — Львова…

Он написал и подписал…»

Слова о присяге нового Императора конституции и назначение кн. Львова были старинными мечтами Государственной Думы и означали переход к конституционной монархии. Едва ли Шульгин понимал, что от завета присягнуть конституции в отречении Николая II недалеко до завета избрать учредительное собрание в отречении Великого князя Михаила Александровича. Великого князя Николая Николаевича, который в 1915 г. едва не довел страну до поражения, назначили из-за его популярности. Время на манифесте семью часами раньше приезда депутатов поставлено было для того, чтобы не говорили потом, что манифест «вырван», т. е. чтобы не могли объявить о его незаконности и вернуть Николая II на престол.

И вот только теперь, прощаясь, после двух дней неизвестности и шантажа, после всех намеков, что «вся царская семья находится в руках мятежных войск», после долгого разговора с депутатами Комитета, которые, очевидно, все о Царском Селе знали, однако молчали, — Государь «спросил относительно судьбы императрицы и детей». Гучков сказал, что «там все благополучно, дети больны, но помощь оказывается». «Государь отпустил нас».

«Генерал Рузский, Гучков и Шульгин и все остальные скоро покинули царский поезд, — пишет Дубенский, — и мы не видали их больше». Выйдя из вагона, Гучков не удержался от речи перед окружившей его толпой и торжественно объявил ей об отречении. Депутаты прошли в вагон, в котором жил Рузский, получили свой экземпляр манифеста и выдали расписку: «Высочайший манифест от 2 марта 1917 года получили. Александр Гучков. Шульгин».

«Как только поезд двинулся со станции, — пишет Воейков, — я пришел в купе Государя, которое было освещено одною горевшею перед иконою лампадою.

После всех переживаний этого тяжелого дня Государь, всегда отличавшийся громадным самообладанием, не был в силах сдержаться. Он обнял меня и зарыдал… Образ государя с заплаканными глазами в полуосвещенном купе до конца жизни не изгладится из моей памяти».

В это время между ген. Ивановым и Ломоносовым состоялся разговор, ради которого, в общем-то, и был «вырван» манифест об отречении:

«— По высочайшему его императорского величества повелению я вам приказываю вместе со всеми эшелонами пропустить меня в Петроград.