14 декабря в 9.30 утра Эдди Чапмен находился в комнате для допросов номер три «лагеря 020», лицом к лицу со странным, сердитым мужчиной в форме гурков и с глазами василиска. Рядом со Стефенсом сидели еще два офицера, капитан Шорт и капитан Гудакр. Три офицера составляли неумолимый и устрашающий трибунал. Это был один из приемов Оловянного Глаза. «Ни рыцарства, ни болтовни, ни сигарет… шпион в военное время должен чувствовать себя на острие штыка. Это — вопрос атмосферы. Комната должна быть похожа на суд, а он должен стоять и отвечать на вопросы, будто перед судьей».

Чапмен в «лагере 020», лицо в грязи после приземления на поле.

В комнате были установлены «жучки». В другой части «лагеря 020» стенографист записывал каждое слово.

— Ваша фамилия Чапмен, так? — рявкнул Оловянный Глаз.

— Да, сэр.

— Я не хочу вам угрожать, однако в настоящее время вы находитесь в тюрьме британской секретной службы, и в военное время мы обязаны быть уверены, что вы рассказали нам все. Понимаете?

Угроз и не требовалось. Эдди рассказал ему все, с максимально возможной искренностью. Он рассказал о своем отчислении из полка Колдстримских гвардейцев, о своем криминальном прошлом, о времени, проведенном в тюрьме на Джерси, о месяцах в Роменвиле, своей вербовке, обучении в Нанте и Берлине и, наконец, о высадке. Он раскрыл коды, которые знал, методы диверсионной работы, которым его научили, способ секретного письма, пароли, кодовые фразы и радиочастоты. Он рассказал о Грауманне и Томасе, Войхе и Шмидте, об уроде из Анжера с золотыми зубами. Он описал, как собирал информацию и как уничтожил все в последний момент.

Когда Чапмен начал повествование о том, как он решил посвятить свою жизнь преступной деятельности, допрос стал походить на фарс:

— Сэр, это трудно объяснить. Я связался с бандой гангстеров.

— Как это?

— Я не могу с точностью рассказать, как я ввязался во все это.

— И что же толкнуло вас к этим интересным людям?

— Трудно сказать.

Когда он рассказал о том, что должен был взорвать машинный зал авиастроительного завода компании «Де Хавилланд», Стефенс перебил его:

— Опасная задача, правда?

— Да.

— Вы ходили у них в фаворитах. Они вам доверяли?

— Да.

— Говорят, они были о вас высокого мнения, вы могли передвигаться где угодно и заниматься чем угодно?

— Да.

Стефенс перевел разговор на содержимое вещмешка Чапмена. Он указал, что купюры были обернуты в бумагу, которая сразу же изобличала его как немца, и «могли стоить ему головы», когда это заметили бы.

— Человек, который должен был обыскать вас, не заметил на пачках денег немецкие штампы? — недоверчиво переспросил Стефенс.

— Это ошибка Томаса, — отвечал Чапмен, пораженный не меньше его. — Должно быть, он забыл снять упаковки.

Стефенс сделал пометку. Процесс отдаления Чапмена от его немецких начальников, подрыв его веры в эффективность их действий, начался. Эдди пересказал разговор с фон Грёнингом, в ходе которого его шеф со смешком сказал, что он никогда не посмеет предать их, поскольку британская полиция отправит его в тюрьму. Тут Стефенс вновь вмешался: «Это был прямой, неприкрытый шантаж», — сказал он и с радостью услышал ответ Чапмена, который «с некоторой обидой заявил, что всю дорогу так и думал».

После двух часов допроса Стефенс оставил Чапмена в компании капитана Шорта — кругленького офицера, в котором было что-то совиное, — настолько же жизнерадостного, насколько грозным был его босс. Сегодня такую тактику называют «хороший полицейский — плохой полицейский». В секретном руководстве по проведению допросов Стефенс назвал ее «холодно — горячо».

— Они относились к вам хорошо, так ведь? — спросил тот сочувственно.

— Да, я там неплохо провел время.

— Особенно после того, как вы побывали в тюрьме Джерси и в концентрационном лагере.

— А сколько мне оставаться здесь? Послушайте, я здорово рисковал, добывая информацию, которая была бы ценна для вас, и она, насколько я понимаю, действительно представляет ценность.

Но Стефенс оставил Чапмена именно там, где считал нужным. Шпион, кажется, рад рассказать все, причем с максимальной искренностью. Он хочет говорить и дальше. Он хочет умилостивить своих тюремщиков. И, главное, он хочет выйти на свободу.

В офисе Стефенса застал звонок одного из полицейских, доставивших Эдди в Лондон: «Я не знаю, что этот парень наплел вам. Он спрыгнул с немецким парашютом, но я тотчас его узнал — несколько лет назад он был в моем взводе». По удивительному стечению обстоятельств этот человек служил вместе с Чапменом в полку Колдстримских гвардейцев, и теперь полисмен рассказывал, как Чапмен отправился в самоволку и был за это уволен со службы. Это в точности совпадало с историей, рассказанной Чапменом. Выходило, что он говорит правду, по крайней мере пока.

Допрашивающие решили немного ослабить давление. Чапмену позволили прерваться и поесть. Однако, вернувшись, они продолжили прощупывать его, нарочно искажая ранее сказанные им слова, цепляясь за любое противоречие в его рассказе в попытке выяснить, не лжет ли он и не утаивает ли что-нибудь существенное. По мнению Стефенса, «ни один шпион, даже самый хитроумный, не сможет противостоять тщательно проводимому допросу». Офицеры МИ-5 работали посменно, допросы затягивались до глубокой ночи. «В конце концов, это физически и морально сломает даже самого стойкого», — утверждал Стефенс.

Информация изливалась из Чапмена потоком: за сорок восемь часов он дал более пятидесяти описаний разных персонажей — от руководителя нантского отделения абвера Грауманна до кухарки Одетты. Он рассказывал о вещах чрезвычайно важных и о совершеннейших пустяках: описывал дислокацию зенитных батарей в Нанте, расположение парижской штаб-квартиры абвера, свое участие в оккупации вишистской части Франции — и цены на масло на черном рынке. Он дал описание бретонских националистов, голлистов-предателей и многих других, самых разных людей, с которыми ему довелось столкнуться в Нанте. Кое-что из рассказанного им британцы уже знали — к примеру, радиокоды, которые уже были взломаны, — и это позволило проверить искренность Чапмена. Однако многое из рассказанного оказалось для них внове: это была бесценная информация, помогавшая составить самую подробную картину германских методов шпионажа. Эдди был не только готов делиться информацией, но и предлагал свои способы ее использования. Так, по его мнению, пользуясь этими сведениями, британцы могли взломать абверовские радиокоды и перехватывать радиосообщения, которыми обмениваются разные подразделения организации.

На это предложение допрашивавшие его офицеры отреагировали неопределенно, но внутри они ликовали: предложение Чапмена доказывало, что о «наиболее секретных источниках» немцам пока неизвестно. «Из его слов неопровержимо следовало: он даже не догадывается, что в последние несколько месяцев мы читали все сообщения, которыми обменивались эти подразделения», — записали они. Очень быстро стало ясно: Чапмена не придется уговаривать работать в качестве двойного агента в пользу Британии, ему самому не терпится приступить к работе. Один из мотивов этой его готовности прояснился, когда он описал историю Тони Фарамуса.