Казалось бы, четырнадцать километров к Нгонгу и могиле мистера Пинья-Хатерна, но все не так просто: потребовалось более часа. Пробки уже у торгового центра района Карен, потому что все машины проверяются, причем это обычное дело, а не режим повышенной готовности в связи с террористическими актами.

Мы проезжаем мимо дома, где снимали фильм «Из Африки» – я сразу узнаю тенистую аллею из жакаранд, в конце которой виднеется дом. Далее – сохранившийся дом служанки Карен Юмы. Она построила его незадолго до своего отъезда в 1931 году. Пересекаем реку, служившую сто лет назад границей ее угодий. На другой стороне начиналась резервация масаи. Во времена, когда Карен с Денисом верхом отправлялись в Нгонг, здесь была густая чаща, но теперь по краям дороги горят мусорные кучи, повсюду либо идет стройка, громоздятся трущобы и свалки, либо торчат то ли недостроенные, то ли полуразрушенные дома. Обочина завалена мусором, среди которого пасутся стада коз. По этому поводу Джонни подмечает, что мясо местных коз считается самым лучшим. Район Нгонг Тауншип, за которым возвышается нагорье, отличается особой разбитостью: сегодня работают рынки, поэтому многолюдно, из тюнингованных автобусов матуту гремит музыка. Джонни советует мне держать окошко закрытым. Если я представляла себе идиллическую поездку к мистическим холмам Нгонга, то я глубоко заблуждалась.

Мы проезжаем через крохотные деревушки, и чем ближе становимся к нашей конечной цели, тем красивее пейзаж. Последний отрезок пути приходится преодолевать пешком по каменистой тропинке. Наконец смотрительница могилы Дениса открывает нам железную калитку, и мы оказываемся внутри небольшого пространства с обелиском и ухоженным садиком, только деревья выросли и заслоняют вид на дом Карен, на Килиманджаро и на гору Кения. Легенда гласит, что когда-то у могилы частенько видели львов. Становится понятно, почему желтенькая собачонка смотрительницы забегает внутрь и укладывается у основания памятника.

Сейчас, после пяти недель путешествия, я почти так же разорена, как Карен после восемнадцати лет пребывания в Африке. Я не могу позволить себе переночевать в отеле «Karen Blixen Coffee Garden» на ее бывших угодьях, но помираю с голода, и потому, вернувшись с Нгонга, отправляюсь туда съесть поздний ужин. Если Найроби – это город крайностей, то отель – одно из проявлений Найроби: у ворот охрана, автомобили осматриваются, а внутри забора обнаруживается совершеннейший мир отдохновения для богачей Найроби, жаждущих люксовых ощущений граждан страны. Вокруг «Swedo House», домика управляющего поместьем Карен, выстроен целый гостинично-ресторанный комплекс – воистину мечта Карен Бликсен. В местных «хижинах» можно заночевать в колониальном интерьере. Воплощение идиллии – ресторан в саду – полон богатых белых, отмечающих день рождения ультрамодных черных и фланирующих официантов в белых пиджаках, разносящих напитки и красиво оформленные блюда. Заказываю себе поесть – тунца в глазури из кунжутного семени с соусом васаби, – но ничего не могу поделать со своим раздражением. Все здесь выглядит вычурным, извращенным, издевательски самодовольным – вплоть до орущих плазменных панелей в баре. Тошнит от всего этого. Может, я слишком много времени провела без людей, в бескрайних саваннах или среди кричащей нищеты. Или же я просто чертовски голодна. Либо все именно так, как сказал Олли: в Африке все переживания – хорошие и плохие – воспринимаются особенно остро. Здесь все на пределе: фантастическая природа, кошмарная нищета, безумство белых.

Последнее доказывает клуб «Мутайга», служивший оазисом иммигрантов, куда Карен приезжала верхом или на автомобиле пообедать. Мне там делать нечего. Даже сегодня в эту мекку для «сливок» местного общества просто так не попадешь, а подать прошение на получение членства на основании рекомендации звучит так архаично, что само место начинает вызывать отторжение.

Зато получается заглянуть в открытый в 1904 году отель «Норфолк». В свое время Карен встречала здесь всех сколько-нибудь выдающихся британских генералов, майоров, леди, графов и графинь. Именно здесь она провела свою первую ночь после прибытия в Найроби в качества новоиспеченной супруги Брора в 1914 году. Ее прибытие было отмечено в колонке светской хроники местной газеты фразой «барон и баронесса Бликсен-Финеке прибыли в Найроби в четверг». Но о моем прибытии нигде не сказано, так что я тайком проскальзываю мимо портье, чтобы осмотреться. Увы, после взрыва 1980 года заведение пережило такой грандиозный ремонт, что дух старины, ощутить который я надеялась, выветрился окончательно.

Позже, когда мы с полузнакомой финкой по имени Хилкка ужинали в знаменитом оформленном в колониальном духе баре «Лорд Деламер» того же отеля, мне удалось ощутить стиль жизни местного белого населения. Хилкка трудится в одной финской гуманитарной организации, ей приходится выезжать в опасные зоны, где, с ее слов, в поездках их часто сопровождает вооруженная охрана – по два солдата на одного белого. В пустыне бездорожье, условия тяжелые: еда часто оказывается испорченной, приходится обходиться взятыми с собой галетами и консервами, так что после двухнедельной поездки наступает истощение организма.

Если для Карен жизнь здесь означала максимальную степень освобождения, то ныне жизнь иностранца диктуется целым сводом ограничений и правил. В центре нельзя гулять пешком. Брать такси нельзя. Опасность стать жертвой грабежа настолько велика, что, отправляясь на прогулку, нельзя брать ни часов, ни даже очков, а если хочется поехать на пикник, это следует делать на территории платных, огороженных и охраняемых парков.

Спрашиваю у Хилкки, боится ли она. Говорит, что нет, мол, она не трусиха.

В последний день своего путешествия я воплощаю главные «мечты белого туриста об Африке». Посещаю приют для слонов, а до отправления в аэропорт устраиваю себе обед в роскошной английской усадьбе, где ночь стоит 800 евро. Стены снаружи обвиты плющом, по лужайкам гуляют редкие жирафы Ротшильда – утром они приходят к ресторану, просовывают головы в окошко и выпрашивают у завтракающих гостей лакомства.

Метрдотель приветствует меня и предлагает аперитив. Я усаживаюсь в кресло в саду с видом на лужайку. Дождь, шедший два дня, закончился, сквозь сине-фиолетовые тучи начинает проглядывать солнце, а я погружаюсь в тонкую паутину начинающегося вечернего опьянения в невероятной, дышащей историей усадьбы с жирафами.

Я думаю, Карен, ты была совсем не такой, как я тебя себе представляла. Ты не была безудержно смелой, сильной, независимой, умной и хорошей чудо-женщиной, какой я представляла тебя. Ты была человечнее, слабее, болезненней, подверженной страстям и эмоциям, депрессии и эгоизму, желавшей обладать и быстро утрачивающей надежду, ты любила охоту и всякие безделушки.

Но это ничего, Карен. Мы все такие.

[письма Карен]