тот, словно только его и ждал, набросился на бармена с кулаками. Дальнейшее Решетников помнил смутно, более или менее трезво он начал соображать уже в камере.

Сев на кровати, он осмотрел себя: на рубашке осталась всего пара пуговиц, да и весь он был изрядно потрепан.

Подняв глаза, он видел сидевшего напротив Достоевского.

– Я сплю? – обратился к нему Решетников.

– Батенька, с чего это ты решил водку кушать, за душой ни гроша не имея?

– А как вы здесь? Это же явь?

Достоевский не ответил.

– Нужен второй роман.

– Согласен. И третий надо, и вообще… крепкое собрание сочинений заиметь неплохо бы.

– Второй роман самый трудный.

– Вы теперь и наяву меня доставать будете?

Решетников нащупал в нагрудном кармане оторванные пуговицы и озадаченно произнес:

– Полтергейст какой-то, их что, рвали и складывали мне в карман?

Достоевский, не обратив внимания, продолжал говорить о своем:

– Начинать надо пораньше. Тебе не так много времени осталось, Петр, а написать нужно прилично. Хотя бы больше, чем Гоголь. А времени мало.

Решетников, посерьезнев, посмотрел на Достоевского.

– Сколько?

– Не стоит тебе знать. Немного.

– Мне тридцать семь через полгода, тогда? Как Пушкин? – Решетников усмехнулся с грустной иронией. – Будет дуэль? С Завадским? На чем драться будем, к чему готовиться? Шпаги освоить или мушкеты? Ну?

Но разговор прервал зашедший в камеру лейтенант:

– Проспался? На выход.

Решетников обернулся к писателю, но в камере того уже не было.

Из полицейского участка его забрала Ольга.

– Какими судьбами? Как нашла меня? – стал спрашивать Решетников. Вместо ответа Ольга вынула из сумочки паспорт.

– Слушай, надо все исправить, хочу оставить тебя в покое, так что давай разведемся. У меня и паспорт с собой.

– Серьезно? У тебя машина, поехали. Успеем, а?

– Я бы с удовольствием, но у меня самолет через два часа.

– Куда летите? – небрежно спросил Решетников.

– Отдыхать.

– Кто-то устал?

Ольга внимательно на него посмотрела:

– Петь, пора остановиться, и хватит себя жалеть. Приходи в себя и продолжай работать.

Они подошли к ее машине. Ольга открыла дверь и стала садиться, но вдруг замерла и спокойно произнесла:

– И кстати, ты дрянь, Решетников.

– Уже прочла роман? – догадался он.

– Теперь же все будут знать, что это про нас.

– Имена изменены, – повторил уже в который раз Решетников. – Любое совпадение с реальными людьми случайно. Там в самом начале…

Ольга не дослушала:

– Как Саша это воспримет? Не подумал? Понятно, ты получишь «Букера» или еще какую премию, а мы чего? Насмешки? Всю нашу жизнь вывернул наизнанку.

– Написано хорошо?

– Но все как-то оправдательно, жена не в лучшем свете, чувствуется, что автор обижен на нее.

– Нет, автор…

Ольга снова перебила его:

– Петь, тебе, как я поняла, жить негде. Вот ключи, у меня есть чердак, если помнишь, я жила там до нашего знакомства, с выходом на крышу такой. Место скромное, зато бесплатное. Прошу, поживи там, пока у тебя не устаканится.

Ольга протянула связку ключей, но Решетников не брал их.

– Ты был столь благороден, что все оставил нам, позволь и мне тебя отблагодарить.

Видя, что Решетников не шевелится, Ольга разжала пальцы, и ключи упали на асфальт. Когда ее машина скрылась из вида, Решетников наклонился и поднял связку.

Он позвонил Красовской:

– Нам нужно поговорить. Пожалуйста.

Красовская сухо ответила:

– Только быстро.

– Мне роман надо писать, работать надо.

– Так пишите.

– Не перебивай. Друзья помогли с жильем, безвозмездно, есть каморка, чердак, с выходом на крышу, отличное место, чтобы написать нетленку. Но сам не смогу, нужна помощь. Вот я ее и прошу у вас, помощи этой. Мне нужен человек, который будет записывать то, что я диктую, так будет гораздо быстрее. Я должен успеть написать как можно больше за оставшееся время. Я скоро умру.

– Вы не шутите? Вам нагадали, что ли?

– Информация из достоверных источников. Мне нужна помощь. Патовая ситуация. Жить будете у меня, вместе под одной крышей, на одном чердаке. В ежовых рукавицах меня поддерживать.

Красовская молчала. Не услышав возражений, Решетников приободрился:

– Я напишу тебе адрес.

* * *

Приехав в свой офис, Решетников с охотой погрузился в привычные дела. Даша рассказывала о новых клиентах, Петр привычно делал пометки в блокноте, уже начиная продумывать возможные действия. Но едва она вышла из кабинета, раздался голос Достоевского:

– Хватит уже заниматься ерундой.

Дернувшись от неожиданности, Решетников раздраженно произнес:

– Нельзя как-нибудь предупреждать, не так резко появляться?!

– У нас мало времени. А ты собираешься снова заниматься этой ерундой, всяких изменщиков выгораживать?

– Нет.

– Что нет?

– Я буду заниматься. Буду. Сколько бы мне ни осталось, мне нужно это агентство, знаете почему, а?

– Ты говорил.

– Нет, я хочу сказать сейчас правду. Я люблю свое творчество, люблю то, что я пишу. И здесь мой текст уже никто не правит. Федор Михайлович, ведь люди уверены, что сценарист – это отличная профессия, интересная, яркая. А я вам расскажу, кто такой русский сценарист. В один прекрасный день тебе предложат писать историю, увлекательную, нужен именно ты, твой стиль, твой почерк, и ты согласишься, тебе понравится. Тебя тут же как-то незаметно подвинут в гонораре, и ты снова согласишься – у тебя уже мысли, ты уже работаешь. Ты душу свою, значит, раскрыл и всю ее в текст, работаешь с огоньком, по-честному, без говна, для вечности пишешь. И тебе подарят редактора, это такой вертухай от искусства, обычно – гнида с проседью, которая постоянно что-то мычит про теорию и грамматику. Далее появится креативный продюсер. Это недоавтор и недопродюсер, чрезвычайно бесполезное существо, но всегда в титрах. Так вот он поздоровается с тобой, руку пожмет и правки принесет, на любой вкус, и постоянно будет убеждать, что от этих правок история становится только лучше. Потом подключается розовощекий режиссер с правками, и не поверите, даже оператор может пнуть сценариста.

– Оператор-то при чем? – искренне изумился Достоевский. – Ему-то чего неймется?! Вот дрянь…

Решетников, начиная заводиться от собственного рассказа, встал и заходил по кабинету.

– Потому что в сценариях, как и в футболе, разбираются все! Они, конечно, за эти правки будут все в аду гореть, их сразу на гриль определят. Это тебя как-то греет, но это потом, а сейчас переписывать надо. С утра тебе говорят одни умные вещи, к вечеру другие, еще умней, но отменяющие действия первых, ты уже просто ни черта не понимаешь, но что-то все время переписываешь. Было в сценарии дерево, стала угольная шахта – ничего, прорвемся. И хорошо бы, чтобы все трахались, но в одежде и с моралью, и никто, не дай бог, не курил