был просто восхитительным малым. Мы быстро подружились и втроем после осмотра достопримечательностей Севильи совершили путешествие по Андалусии, которое привело нас в Марокко.

Пожалуй, самой интересной частью Европы делают Андалусию не только великолепная природа, пышная субтропическая растительность и удивительно интересное, весьма своеобразное население, но еще и потрясающее впечатление, которое производят на приезжих архитектурные памятники трех значительных культурных эпох: римской, арабской и Возрождения.

Уже Севилья поражает воображение своеобразным обаянием мавританских построек, среди которых Альгамбра в Гранаде занимает особое место. Мы видели Севилью с ее жемчужиной Алькасаром, с ее «визитной карточкой» – Хиральдой, увенчанной флюгером в виде статуи Веры, мы видели отвратительный бой быков и ту страсть, которую возбуждает это зрелище в более чем десяти тысячах зрителей; мы видели знаменитую табачную фабрику с двумя тысячами Кармен, многие из которых потрясли нас своей жгучей красотой.

Мы посетили прильнувшую к подножию Сьерра-Невады Гранаду с ее Альгамброй, воспевать которую достойны лишь величайшие поэты; мы увидели Малагу, берега которой омывает синее море, и знаменитый парк герцога Монпансье244 в ее дальних окрестностях. Наконец мы видели во время морского путешествия грозную Гибралтарскую скалу, с которой Англия контролировала выход в Средиземное море.

В Танжере я в первый – и в последний – раз вступил на африканскую землю и был удивлен тем, что здесь, на пороге Европы, смог в чистом виде сохраниться восточный мир, в сравнении с которым Константинополь кажется совершенно европейским городом.

В Танжере наши пути разошлись: мои балтийские друзья продолжили свое путешествие и направились через Алжир в Италию, в то время как я пустился в обратный путь – в Мадрид через Кадис, Уэльву и Севилью.

42. Инцидент Шнебеле

За несколько дней до моего прибытия в Мадрид произошел франко-германский конфликт, вошедший в историю как «инцидент Шнебеле» и вызвавший серьезный резонанс во всем мире.

Это был напряженный политический период, когда французский шовинизм в очередной раз расцвел пышным цветом и поднял на щит известного поджигателя войны, генерала Буланже245. Французский пограничный чиновник Шнебеле, который, как было доказано, занимался в Эльзасе шпионажем через третьих лиц, был арестован при въезде в Германию246. Французская общественность буквально взорвалась от возмущения. Возникла реальная угроза войны между двумя враждебными друг другу странами. Поэтому я решить ускорить свое возвращение домой через Париж (во Франции все самые быстрые пути ведут через Париж) и Женеву, где у меня еще были кое-какие дела.

Выехав из Мадрида, я совершил неимоверную глупость, которая во Франции могла мне дорого обойтись. Моим соседом по купе в спальном вагоне оказался любезный молодой француз. Он вступил со мной в беседу, и вначале мы говорили об Испании, а потом перешли к политике.

В ходе беседы он неожиданно спросил меня, кто я по национальности, поскольку по моему французскому он этого не мог определить. Я, сам не знаю отчего, ответил, что я русский.

Моя ложь была продиктована исключительно нежеланием доставить ему огорчение. Ничего глупее я сделать не мог, ибо едва я произнес эти злополучные слова, как с моим юным собеседником случился приступ такой безудержной откровенности и любезности, что мне стало не по себе. Теперь, восторженно воскликнул он, наконец-то дойдет дело до военного реванша; он, как французский офицер запаса, уже получил мобилизационное предписание и едет в свой драгунский полк в Нанси, готовый первым двинуться на Мец.

Он заказал у проводника бутылку шампанского, и не успел я опомниться, как он поднял бокал, протягивая мне второй со словами: «Donc au succès de nos armes!»247, ведь нет никаких сомнений в том, что мое отечество в союзе с Францией разгромит ненавистную Германию!

Я оказался в весьма затруднительном положении. Для меня было бы позором поддержать такой тост, но как выйти из положения?

Я отклонил его тост и довел до сведения моего разочарованного попутчика, что хотя Россия относится к Франции с большой симпатией, но не имеет никаких оснований питать враждебные чувства к Германии. Напротив, с нашими немецкими соседями мы живем в мире и дружбе – если не считать короткого и довольно нелепого недоразумения во время Семилетней войны248. В России никто и не думает о войне, а все, наоборот, желают сохранения добрососедских отношений с Германией. А что касается лично меня, то я из числа самых миролюбивых русских. Поэтому я вынужден отказаться от предложенного тоста, но прошу позволить мне выпить за здоровье дамы его сердца, которая, если она француженка, несомненно, обладает всеми прекрасными качествами, отличающими французских женщин.

Таким образом мне все же удалось вывернуться, и чтобы избежать дальнейших разговоров, я, сославшись на крайнюю усталость, выразил желание лечь спать.

Отходя ко сну, я со всей отчетливостью осознал степень совершенной мною глупости. Ведь мне еще предстояло пересечь пол-Франции, и я легко мог подвергнуться аресту в этой стране, одержимой шпиономанией, – достаточно было какого-нибудь недоразумения, которое дало бы основание для проверки моих документов.

Чертовски трудно, сказав однажды неправду, последовательно продолжать лгать. Чтобы избежать этого, я решил покинуть спальный вагон, следовавший до самого Парижа, еще на пограничной станции Ирун. Однако мой попутчик перечеркнул этот план спасения от его утомительной любезности.

В Ируне мне не удалось предотвратить очередной акт этой любезности – обильный завтрак, которым он меня угостил. «Un russe для него равнозначно un compatriote»249, – заявил он. Я был на грани отчаяния от услужливости этого господина. Уже перед самым отправлением поезда я сообщил ему, что, к сожалению, купил билет в спальный вагон только до Ируна, поэтому должен пересесть в другой вагон, но в Париже мы непременно увидимся.

Я полагал, что таким образом отделался от докучливого попутчика. Однако это оказалось наивным заблуждением: на каждой станции между Ируном и Бордо он подходил к окну моего купе (во Франции тогда еще не было поездов с сообщающимися вагонами) и спрашивал, не может ли он все же чем-нибудь мне помочь. В конце концов я решился на радикальный шаг: не успел поезд остановиться в Бордо, как я выбросил свою ручную кладь на перрон, бросился к багажному вагону, получил свой багаж и, скрывшись в здании вокзала, дождался, пока поезд не скроется вдали вместе с моим французом.

Только теперь я с облечением вздохнул. Затем, сев на поезд, идущий через Лион в Женеву, я на собственной шкуре прочувствовал все прелести путешествия на французском «скором поезде» и убедился в допотопности французского железнодорожного сообщения, если, конечно, не считать парижских магистральных линий.

43. В Берлине