Если следовать этой логике, сегодня они пытались не лишить меня жизни, а заглянуть в мою память - не зря ведь у меня было ощущение, что голова стала прозрачной, будто аквариум.

Впрочем, после "заглядывания", возможно, всё равно бы убили, чтобы я не поднял тревогу. Или, что ещё хуже, запрограммировали бы на какую-либо активность, как этого беднягу-студента.

В любом случае, довести дело до конца они не смогли - помешала карта; я физически ощутил досаду и злость противника, когда прервался контакт. А это значит, что ледяной колдун, несмотря на все свои удивительные возможности, всего-навсего человек, с которым можно бороться. Чем я и займусь в ближайшее время, даже рискуя остаться без головы...

Последняя мысль порождает у меня набор странных переживаний, в которых я с ходу не могу разобраться. Удивлённо всматриваюсь в себя, поворачиваю перед мысленным взором этот эмоциональный комок, шелушу его, словно луковицу, чтобы добраться до сердцевины, до незамутнённой сути - и когда это наконец удаётся, только вздыхаю.

Что ж, я должен откровенно признаться - меня радует столкновение с могущественным врагом. Радует, поскольку теперь возникает шанс, что в последних строках моей жизни появится яркий росчерк.

Три года назад, уходя со службы при канцелярии, я не испытывал сожаления - знал, что если останусь, то меня ждёт лишь утомительная (хоть и высокооплачиваемая) рутина, как и в предыдущие годы. Был вроде бы вполне удовлетворён итогами своей долгой, солидно забронзовевшей карьеры. Однако, как теперь выясняется, в глубине души всё равно рассчитывал на некий финальный славный аккорд, который останется в общей памяти, ждал его подсознательно. Уроки с Елизаветой лишь разбавляли бесполезную маету, но не были полноценным лекарством; ничто из того, чему я посвящал своё время в старости, не занимало меня всерьёз.

Это, на самом деле, довольно-таки поганенькое открытие - осознать, какую роль в твоей жизни играет неудовлетворённое честолюбие.

Ладно, посмотрим, как мне удастся со всем этим разобраться.

Я с трудом поднимаюсь на ноги, плетусь через коридор и стучусь к Полине - сегодня она, ради исключения, пребывает вечером дома, а не в гостях у кого-то из родственников или знакомых. Интерьер её будуара выдержан в тёмно-красных тонах - сама она называет их амарантовыми. Подушки всех мыслимых размеров - в каждом углу; они тут, по-моему, размножаются почкованием. Наволочки и покрывала с тончайшей вышивкой тоже подчинены единой цветовой гамме, словно мундиры в войске.

Супруга сидит (какая неожиданность!) перед зеркалом, изучая себя при свете ярчайшей лампы; оборачивается, когда я переступаю порог, и поднимает бровь:

- Александр? Ты не ошибся дверью? Впрочем, хорошо, что зашёл - я как раз хотела узнать, как дела с Виктуаром...

- С кем?

- Ну, с Виктуаром же! С милым мальчиком, который только что приходил!

- А, ясно. Я как-то не удосужился спросить, как его зовут, но с ним всё в порядке. Скажи мне вот что - мы ведь завтра приглашены на приём, который планирует его мать, твоя обожаемая подруга?

- Естественно. Ещё бы она посмела не пригласить - после того как столько нервов мне вытрепала! Но тебе я ничего не сказала, ты же сто лет не выбирался из дома, сидишь как сыч...

- Ты правильно поступила, я к тебе не в претензии. Просто довожу до твоего сведения - завтра мы идём вместе.

- Ты меня пугаешь, Александр, - она, кажется, не шутит. - Что стряслось? С чего вдруг такой сюрприз?

- А почему бы и нет? Мальчик... э-э-э... Виктуар очень просил прийти, а я, как ты знаешь, человек чрезвычайно отзывчивый...

Она смотрит на меня округлившимися глазами, потом встаёт, подходит ко мне вплотную и напряжённо произносит:

- Признайся, какую пакость ты замышляешь? Хочешь мне отомстить за то, что я тебя сегодня побеспокоила? Ну как можно быть настолько злопамятным, я просто не понимаю!

Полина всхлипывает, причём непритворно; она настолько уверена в моём неистощимом коварстве, что мне даже немного лестно. Чтобы не обманывать её в лучших ожиданиях, делаю покерное лицо и загадочно удаляюсь; мне надо основательно отдохнуть - завтра предстоит много дел.

Под утро мне снится ледяной город, прозрачные дома и деревья; я иду между ними, оскальзываясь на каждом шагу и глотая обжигающий холод, пока не вспоминаю про карту, спрятанную в кармане. Как только я её достаю, волна тепла расходится во все стороны; лёд начинает таять, звенит капель, и этот звон-перестук становится громче с каждой минутой...

Я просыпаюсь под дробь дождя и ещё минут пять лежу, не шевелясь, на кровати, которая подобно плоту дрейфует в рассветных сумерках. Вставать не хочется, и я уговариваю себя, напоминая о запланированных свершениях; потом к этим уговорам подключается будильник на тумбочке, и его дребезжащие аргументы в конце концов меня убеждают.

Сентябрь. День второй.

Сегодня я завтракаю в царственном одиночестве - Полина вернулась к привычному распорядку, подразумевающему сон почти до обеда. Дождь не утихает ни на минуту; когда я выхожу на крыльцо, камердинер раскрывает надо мной зонт, чтобы проводить до коляски, у которой предусмотрительно поднят верх. Ветер ерошит мокрые кроны вязов.

Набережная, парк, кофейно-сливочный замок; лифт, солидно поскрипывая, возносит меня наверх. До начала занятий ещё несколько минут, однако Елизавета уже ждёт в учебной аудитории - бледная и осунувшаяся. Я ожидаю нетерпеливых вопросов, но она лишь вяло меня приветствует и замолкает вновь; это совершенно на неё не похоже, и я с беспокойством осведомляюсь:

- Как ваше самочувствие? Всё в порядке?

- Да, магистр, спасибо. Просто мне не спалось.

- Вы, надеюсь, сдержали обещание и не пытались ставить опыты над собой? Это было бы крайне недальновидно.

- Нет, учитель, - она бледно улыбается. - Вы не поверите, но я в этот раз вела себя как пай-девочка. Толку, правда, от этого - никакого... Может, хоть вы что-нибудь узнали?

- Представьте себя, узнал. Вчера я имел... гм... несколько интересных бесед, и теперь могу подтвердить - ледяные чары действительно существуют. А это с высокой долей вероятности означает, что результат вашего тестирования - не ошибка, и дар у вас действительно есть.

- Вот видите, а вы сомневались...

И снова я не чувствую в её голосе торжества - с девочкой явно творится что-то неладное; похоже, за эти сутки всё же случились новые неприятности, повлиявшие на её эмоциональное состояние.

- Елизавета, вы точно не хотите ничем со мной поделиться?

Она смотрит на меня долгим взглядом, затем берёт с соседнего стула свой холщовый мешочек, развязывает его и выкладывает на стол голубоватую, величиной с ладонь, пластину со сколами по краям.

- Ого, - я сажусь напротив, с трудом подавив желание поскрести в затылке, - вы наткнулись ещё на одну стынь-каплю? Вашему везению можно лишь позавидовать...