Вытерев ноги о половичок, я постучался. Дверь открыл в дымину пьяный толстый офицер, заросший клочковатой бородой.

— Ну?

— Рядовой Гомес Гонсалес на пост номер один прибыл!

— Ну, — дверь равномерно поскрипывала и не давала возможности офицеру упасть.

— Так прибыл ведь.

— А в глаз хочешь?

— А вы, господин офицер?

Клочковатый был несколько озадачен моим встречным вопросом.

— Кто там, Пепито? — раздалось из глубины между звоном бутылок, бокалов и гитарных струн стервозное контральто.

— Да-а, э-э, может, это Пепито? — выдал оригинальное предположение пьяный.

Я воспользовался усилившейся амплитудой колебаний привратника и доложил прямо в кураж и разгул:

— Рядовой Гомес Гонсалес…

— Утомляешь, Пепито. Заходи и садись.

Посреди задымленной и загаженной, как это возможно только в Венесуэле и до 1985-го, как, впрочем, и после, в России, залы стоял большой и звонкий от посуды фортепьян. Вокруг его такой изысканно изогнутой плоской поверхности сидели офицеры, расхристанные и нализавшиеся. Майор Пепито спал рожей в банановом салате. Безусый лейтенантик дергал бедные струны гитары. Подполковник что-то доказывал не слушающему его капитану. Полковник, которого все запросто называли Пепито, рыдал на плече у мрачного капрала, которого тоже, как ни странно, звали Пепито.

Во главе стола, если у этого покорного, залитого пятнами вина фортепьяна можно было считать клавиатуру главой, сидела единственная женщина, бригадный генерал Янусиана Абсмаэль Гусман. Она сидела в кресле, распахнув мундир до кружевного бюстгальтера, поджав острые коленки в лампасах к подбородку, и буравила меня через очки.

— Садись, Пепито, — негромко приказала она мне, — наливай, пей, ешь, что хочешь.

Я налил и выпил что хотел. Какое-то вдруг всплывшее, всклокотавшее чувство позволило мне вполне презирать эту компанию старших по званию. Как родился без пиетета, так и помру. Но царственный жест синьоры генерала так мне напоминал какой-то дивный и забытый зов и до того лично ко мне, что я налил и выпил еще.

Раздался телефонный звонок.

— Тихо все! — скомандовала командир и властно протянула руку с ногтями, крашеными в защитный цвет, куда тут же кто-то вложил телефонную трубку.

Все действительно стихло и даже умирающий голос рыдающего полковника.

— Открываю люк танка, а там…

— Алло? — спросила Янусиана.

— Малыш, — послышался взволнованный, приглушенный расстоянием голос ее мужа, сенатора Гусмана из столицы, — тут такое творится, такое творится…

— Короче.

— Президент Хайме Перес Гарсия поставил в парламенте на голосование вопрос о присвоении ему звания слона-земледержателя имени Симон Боливар Модерн. В случае неприсвоения он грозит распустить парламент. Что мне делать? Я не знаю. Тут такое творится…

— Значит так, малыш, записывай. Садись в свой бронированный лимузин и езжай по адресу улица Сендеро Луминосо, 45. Отпусти шофера и звони в звонок. Откроет одноглазая старуха. Спросишь у нее, здесь ли проживает рыжий негр Ираклий Вахтангишвили. Если скажет, что здесь, молча поворачивайся и…

— Малыш, я серьезно, тут такое…

— Да пошел ты!

Она выкинула телефон и показавшейся мне с пьяну (ибо я наливал и пил, что хотел) необыкновенно длинной рукой выдрала у лейтенанта гитару.

— Янусиана, Янусиана, любимую! — закричали еше живые.

Она закрыла глаза, взяла аккорд, другой…

— На пампасах бушует метель,

третьи сутки.

На пути в Каракас замерзает артель —

гимназистки, проститутки…

Она пела и не сводила с меня закрытых глаз. Я боялся, что, несмотря на разницу в воинских званиях, мы созданы друг для друга. Я хотел ее, я кровожадно, как и подобает в тропиках, хотел эту женщину.

И еще несколько бесконечных адских рюмок и часов этого безумия. Подполковник делал искусственное дыхание «рот в рот» капитану, хотя капитану этого и не требовалось. Полковник плакался капралу:

— Представляешь — вопрос в кроссворде: «Вторая река в Междуречье, кроме Тигра». И он говорит «Леопард». Мудак! Я говорю «Лев», он говорит «Леопард». Я говорю «Лев»…

Янусиана взяла меня за руку.

— Пойдем.

Через непонятное время и расстояние мы оказались в спальне. Под противовампирным балдахином стоял просторный и двухместный пост № 1.

— Пепито, — генеральский палец прочертил линию от моей груди вниз, отрывая пуговицы.

— Я не Пепито.

— Почему?

— Я Пабло Гомес Гонсалес.

— Какая разница, любимый…

Я не мог не подчиниться телу. Я видел в будущем наши влаготочивые потные тела одно на другом. Но тот, что любил, тот, что спускался в гибельном катабазисе, прошептал:

— Нет.

— Как нет? Не понимаю.

Властная рука сминала через камуфляж брюк мой мгновенно отвердевший член. Он мне оглушительно, ослепительно громко передавал приказ «Да», но я шептал:

— Нет. Нет. Я не могу с милитаристской подстилкой. Я слишком долго не мог тебя найти. Ты меня слишком больно все время теряла.

— Посмотри!

Она лишилась брюк, скинула китель. Это было длинное плодородное Междуножье — родина цивилизации. Одна нога была Тигр, другая Евфрат. Эти теплые живые ноги впадали в одно темное и тесное устье. И впасть туда…

Я дрожал и слышал, как мой голос кидал ей:

— Нет, Янусиана, нет. Блядь и генерал в одном лице — хуже не придумаешь.

Я бережно взял ее за уши, прихватив и эти черные сумашедшие локоны. Она стонала и плакала от боли и непереносимой страсти, силясь повалиться на кровать. Ее руки неистовствовали на моей пояснице, коготки играли на искусанной маленькими кровопийцами спине:

— Пепито, я приказываю!

— Нет, любимая.

Взорвался спасительный телефон.

— Малыш, что мне делать?

— Ах твою мать. Да чтоб вас всех!

Этот боевой клич был повторен громче, этот боевой клич прогремел всебригадно. Весь городок Кумана, столь славный своей смертоносностью со времен Лопе де Агирре, князя свободы, поднялся по тревоге. Взревели моторы танков и другой бронетехники в боксах. Пьяные офицеры на неверных ногах побежали отдавать команды. Все обнаруженные солдаты мигом вооружились и оскалили желтые зубы. Ефрейтор Пепито мгновенно потопил тактической ракетой рыболовный траулер.

Кем-то мне на спину взвалили и пристегнули походную рацию. Кто-то шустрый и умелый влез в самую популярную радиоволну страны и в эфир полетело стервозное контральто синьоры генерала.

Там, понимаешь, люди уже по большей части занимались сексуальными телодвижениями. Кто помоложе и мог позволить себе отложить секс на более поздний час, отдавался зажигательным танцам. А тут такое начало твориться. Полицейские, разинув рты, перестали ловить ночных хулиганов; у булочников просыпалась мука; счастливая рыба удирала через обвисшие сети; жены парламентариев, вздохнув, принялись увязывать тюремные узелки. На пути в Каракас жалкая кучка гимназисток и проституток сгрудилась под заснеженным бананом, прижав тонкие девичьи руки к худосочным грудям.

— Граждане республики Венесуэла, поздравляю вас с внеочередным национальным праздником, — сообщила в эфир Янусиана Абемаэль Гусман, — пронунсиаменто[124]. С этого часа отменяется все. За справками о сохранении жизни