оригиналов. Почти без перерыва полились, услаждая слух, популярные мелодии из «Бурда-моден» В. Каплуна, «Кариатиды» И. Тибиловой, «Покинутых и шакала» В.Петрова, «Катализа» А.Скаландиса, «Кузнечика» А. Саломатова и много, много другого. Под конец гондольеро вошел в такой азарт, что даже, рискуя опрокинуть гондолу, сплясал фуэте юной кровопийцы из балета Я. Лебедевой «Там, где ты найдешь покой…»

Это было здорово. Это был туристический сервис! Агасфер, уронив голову на плечо от пижонских наслаждений, прихлопывал в ладоши. Алим подыгрывал, блин, на лютне. Причем струны были звонкими. А джин плескался мне в горло, как вода.

Так весело, все в белькантах, прошли полчаса. Стало светать. В розовом тумане показался тот берег. Был он чудесно и нежно зеленоват, словно мальчик или девочка (хотя нет, о бабах больше ни слова), окунув в стакан кисточку, нарисовавшую акварелью краснорожую землянику, потом окунает кисточку, нарисовавшую трепетный стебелек.

Голосом утопающей закричали проснувшиеся чайки, закружили над нами, требуя остатки закуси.

— Ну все, господа, — закончил концерт усатый гондольеро. — Дальше территориальные воды Венесуэлы. Мне дальше нельзя. Да тут мелко, по пояс будет. Пешком метров двадцать.

— Постой, постой! — вскричал я — пьян-распьян. а соображаю. — Какой Венесуэлы?

— Южноамериканской, — пожал плечами перевозчик. — Чего непонятного? Там — Венеция, здесь — Венесуэла.

— А… а… простите, вот этот канал, что мы переплыли, это что?

— Атлантический океан, — хором воскликнули все три попутчика, как три муалима в школе для одного дебила.

— Господа, — прямо обиделся гондольеро и даже охрип, — что это с ним?

— Да не слушайте его, он пьяный, — оправдал меня Агасфер.

Мы тепло расплатились с талантливым транспортником и он, оттолкнувшись шестом в обратную сторону, напевая «Твои розовые ушки» из «Лесбиянского опуса № 9» Ритки Шараповой, а мы, горемыки, со всем небольшим скарбом скорбей, прожитых лет и грядущих приключений похиляли себе в Венесуэлу по пояс в тропическом бульоне, полном всякой жизни.

Ноги, смешно искажаемые жидкостью, у кого, как у меня, в вечных кроссовках, хорошо, а, как у бедняги Алима, в моднючих штиблетах, плохо цеплялись за песок; в задницу подталкивал легкий прибой.

— Да-а, — промолвил старый Агасфер, бликуя очками на неграбленный берег, — Америка. Как сейчас помню 12 октября 1492 года. Чешем мы с Христофором на «Нинье», за нами на «Пинте» кредиторы. Полез я на грот-бом-брамсель, там у нас вобла сушилась…

— Постой, постой, — прервал его Алим. — А меня, когда из малолетки на взросляк перевели, то там один профессор читал лекцию и Колумб у него плыл на «Санта-Марии».

— Какая «Санта-Мария»? Не было никакой «Санты-Марии», вранье все это. Я тебе говорю: мы с Христофором на «Нинье», за нами кредиторы на «Пинте». Полез я за воблой на грот и как заору первым: «Земля!»

— Агик, ты же близорукий, — укорил его я.

— Послушайте, вы так и будете всю дорогу перебивать, мать вашу? Где вас воспитывали? — Агасфер надулся.

— А сегодня случайно не 12 октября? — спросил я.

Алим поглядел на календарь старинного прадедного «Ролекса» и сообщил:

— Не. 6 октября 1990 года.

— Охренеть можно.

Вполне дикий берег свободолюбивой республики Венесуэла стал совсем близок. Манящий пляж блестящего нетронутого песочка, дальше — буйная тропическая порость.

— Коки там небось, — заметил Алим.

— Ребята, — обратился я, — чутье мне подсказывает, что этот берег — пограничная охраняемая территория. А генетическая память мне подсказывает, что когда существовало такое государство СССР…

— Не было такого государства, — возразил Агасфер.

— Ну, тебе виднее. Так вот, память мне подсказывает, что был я Пашей Кузьменко и служил в Советской Армии на территории Эстонии, оккупированной Швецией, в шведском пехотном полку под командованием подполковника Гавриковссона шведской дивизии имени Матросовссона, грудью закрывшего шведскую амбразуру. Лично я охранял ядерную бомбу в одном секретном местечке[114]. И пошел я раз в, — как это по-шведски? — а! — самовольную отлучку в море искупаться вечерком. Вдруг — глядь, а погранцы по берегу контрольно-следовую полосу пробороздили. Я тогда разделся, аккуратно прошлепал по полосе, искупался, а из воды вышел пятясь задом по своим же следам. Пусть думают, что шпион, выполнив задание, благополучно ушел. Так и сейчас, друзья, не дело нам светиться в этой Венесуэле, черт ее знает. Еще зарегистрируют куда, чего доброго. Давайте поступим, как мудрый Кузьменко.

Делать нечего. Не доходя до суши пяти метров, мы развернулись и, взявшись за руки для равновесия, попятились на пустынный берег. Немного пройдя так по пляжу, мы услышали за спиной хохот.

— Эй вы, психи, руки вверх, — последовала очень понятная команда на испанском и мы послушались. — А ну-ка повернитесь.

Повернулись. Из кустов вразвалку вышли стволами вперед двое. Тот, что повыше, понебритие, попьянее, имел, кроме всего прочего, один полуоторванный погон с чем-то вроде звездочки — значит, офицер. Его узловатые руки, покоившиеся на американской автоматической винтовке, украшала угрожающая татуировка. Второй военный имел вид толстенького канцелярского взяточника.

— По-моему, мужики, — предположил первый.

— Несомненно, — поспешил согласиться второй.

— Откуда вы, мужики? — спросил офицер.

Я молча и понятно указал большим пальцем себе за спину.

— Документы есть?

Документы нашлись, конечно, у одного Агасфера — восемь паспортов всех стран, возрастов, полов и конфессий и два исполнительных листа. Ни одного подлинного, ни одного подходящего. Канцелярист-взяточник смахнул весь этот мусор.

Солнце уже пекло хорошо. Снизу наши одежды сушило, а сверху уже мочило тропическим потом.

— Меня зовут майор Хорхе Лопес Гарсия, — представился офицер. — Но поскольку вам, иностранцам, поначалу это будет трудно выговорить, можете называть меня просто майор Пепито. Сейчас сержант Олартикоэчеа, которого вы вовек не выговорите и для краткости и ясности называйте просто Пепито, выпишет вам настоящие документы, потому что вы с этого момента становитесь гражданами республики Венесуэла и в соответствии со статьей четыре пунктом один Конституции призываетесь на службу в Национально-освободительную армию Венесуэлы.

— Что называется — приплыли, — заметил маленький пузатый и очкастый Агасфер, всем своим видом показывая невоеннообязанность.

— Пять суток ареста. Пепито.

Я раскрыл отвратительного цвета ксиву, озаглавленную «Паспорт пепиты республики Венесуэла». Фантазии взяточника хватило записать меня, как Пабло Гомес Гонсалес (Пепито). Алимчик, например, оказался куда более интересно назван Алим Гомес Гонсалес (Пепито).

Первое утро армейских будней началось, как я и предполагал, с простуженной команды:

— Подъем!

В дневального полетел дежурный ботинок.

— Пепито, еще раз рот разинешь, придется челюсть подвязывать.

В казарму, громыхая нашивками, вошел капрал по кличке Пепито.

— Что это значит? Где дисциплина? А ну подъем!

Капрал сдернул одеяло с крайнего и обнаружил себя в оптическом прицеле солдата, спящего вооруженным.

Время шло. Венесуэле грозила потеря обороноспособности. Рыбаки уже выходили в море. Нефтяники уже качали то, что они обычно качают. Торговцы открывали свои магазины и палатки. Полицейские, пересажав ночных