Егор закрыл глаза.

– На рассвете будем, – успокоил его Митрич. – Не боись…

Когда на тайгу наползли сумерки, Митрич все еще погонял лошадь. Видимо, решил идти всю ночь. Последняя не заставила себя ждать, просмолив липкой копотью высокие кроны. Митрич несколько раз останавливался, вливал в рот Егору самогону и продолжал движение.

Ехали они молча. Лес наполняли тревожные ночные звуки. Егору даже послышалось жалобное подвывание. Ветра не было. Что же это, опять волки? Лошадь запрядала ушами, потом издала короткое настороженное ржание.

– Волк воет, – подтвердил его догадку Митрич, – расшалились, бедолаги.

По мере того как повозка двигалась по дороге (движение это было затруднено наледью), вой приближался. Жалобные ноты уступили нетерпеливым, требовательно-тоскливым. Митрич морщился и качал головой.

– Лошадь, лешие, чуют, – сказал он хриплым от затаенного волнения голосом, – по следу идут. Но я мою Машутку не отдам, как я без нее?

Егор думал не только о волках. Больше всего его мысли занимал так и не появившийся вертолет. Шаткость его положения не давала ему покоя. Он ни на минуту не сомневался, что люди Шепелева не прекратят погони за ним. Не для того они его подставляли и пытали Кюкюра. Его лежание на повозке было лишь временной передышкой. Он предвидел впереди нелегкий путь и не был уверен, что выживет.

Между тем вой шлейфом тянулся за повозкой. Послышался легкий треск ветвей. Точно пахнуло сквозняком. Справа. Волки бежали меж деревьев, преследуя повозку. Вскоре и слева послышались похожие звуки.

Митрич пальнул в воздух. Потом стеганул лошадь. Она прибавила скорость, но быстро двигаться не могла. Мешала ледяная короста на дороге. Повозку заносило, Егора то и дело подбрасывало на ней.

Справа скользнули две быстрых тени. Митрич пальнул в их сторону, они исчезли. Потом появились снова, неуловимые, хищные, терпеливые. Они словно ждали, когда Митрич расстреляет всю обойму.

Митрич перестал палить и более спокойно теперь реагировал на их появление из-за деревьев. Егор приподнялся на повозке, с трудом повернул голову назад. За ними бежало по меньшей мере шесть волков.

– Ну бестии, ну черти, – приговаривал Митрич, погоняя лошадь. – Давай, Машутка, беги, мать!

Машутка старалась изо всех сил.

– Ни хрена не боятся, – недоумевал Митрич, – дьяволы – и только!

Волки не отставали, расстояние между ними и повозкой неуклонно сокращалось. Егор приподнялся на повозке. Митрич озабоченно посмотрел на него.

– Куда ты, парень? Лежи! – Давай помедленнее, я попробую их усмирить. – Родионов нащупал карабин.

Потом тяжело перевернулся на живот и прицелился. Митрич пожал плечами и чуть сбавил темп. Первый выстрел грянул в темень как раскат грома. Мимо. Зато второй попал точно в цель. Отброшенный пулей, волк взвизгнул и рухнул на снег.

Это посеяло замешательство в стае. Их черные тени стали отдаляться. Егору казалось, что он сидит в кино и смотрит фильм, надев стереоочки. Когда-то он был в Сочи и первый раз в жизни увидел такое чудо. События разворачивались на берегах Красного моря. Часто под водой. И Егор всякий раз радостно или испуганно вскрикивал, когда какая-нибудь рыба наплывала на него. Точно так же вел себя и весь зал.

– Думаешь, бросят за нами гнаться? – усмехнулся неунывающий Митрич. – Погоди, еще придется попотеть. Есть, конечно, шанс, что они за своего собрата примутся…

Он оказался прав. Волки сменили тактику и теперь не так наседали. Погоня продолжалась всю ночь. Митричу не раз приходилось стрелять.

Часам к пяти утра волки исчезли. Словно оборотни. Повозка свернула в чащу и стала углубляться в тайгу. Они проехали еще десяток километров, прежде чем на тесной поляне перед ними выросли изба и примыкающие к ней деревянные постройки. Послышался радостный собачий лай. Из конуры выскочила густошерстая дворняга.

– Тпру-ру-у! – скомандовал Митрич. – Живой? – обернулся он к Егору.

Того бил озноб. Голова была свинцовой, он едва мог приоткрыть веки. Слабость сковала тело. Он лежал, точно полено, и удивлялся, что может еще что-то слышать и видеть.

Пес облаивал Егора.

– А ну! – замахивался на него Митрич, – заглохни, Буян! Щас, щас, – засуетился он.

У конюшни высилась резная коновязь – серге. Митрич привязал лошадь, поспешил к Егору. Он помог ему подняться с повозки, доковылять до избы. Пес вился у ног, мешая идти. Митрич то и дело замахивался на него, тот игриво отбегал, а потом вновь осаждал идущих.

Митрич снял щеколду, втащил Егора в сени. Там пахло сушеными травами и грибами. Над покрытым вытертой клеенкой столом висели гирлянды лука и чеснока. Митрич потянул за изогнутую железную ручку тяжелую, обитую кожей дверь. Обивка с боков торчала клоками. Они оказались в горнице, которую на две части делила высокая русская печь. Огромная тигровая кошка, свернувшаяся на ней клубком, зевнула, лениво потянулась, изогнувшись с восхитительной гибкостью, и спрыгнула под ноги хозяину.

– Глашка, пшла, не до тебя, зараза, – обняв Егора, Митрич тащил его к застеленной старым пледом деревянной кровати.

Он усадил Егора на нее, потом закинул его ноги, снял обувь. Разделся сам. Потом занялся печью. Принес из сеней заготовленные дрова, выдернул из стопки пожелтевших газет несколько листков и развел огонь.

– Вот так оно теплее, – удовлетворенно констатировал Митрич, разгибая сутулую спину.

Он стал стягивать с Егора куртку. Тот как мог шевелился, старясь помочь Митричу. Рана на ноге запеклась, и, чтобы размочить ткань штанов, Митрич нагрел таз воды, куда бросил щепотку зеленовато-желтого порошка.

Потом поставил на печь чайник. Когда из носика повалил густой белый пар, Митрич снял чайник с печи и стал готовить лекарство. Для начала он слазил под стол, достал оттуда мешок с травами. Быстро отсортировал те, что были ему нужны. Потом взял ступку, небольшой каменный пестик и, бросив в посудину по щепотке из разных кульков, стал толочь.

– Думаешь, я тебя аспирином буду лечить? – ухмыльнулся он. – Нет, брат, у меня тут народная медицина… Я таблеток с детства не потребляю. Помню, мать давала, а я их под подушку клал. Еще чего! – с упрямым видом воскликнул он. – Чтобы я себе организм засорял!

* * *

Егор видел все как в тумане. Он даже не мог понять, в действительности ли это все происходит или во сне. Перед его глазами шла волнами деревянная стена с приколотой на ней репродукцией картины, кажется, Рембрандта. Старуха со свечой. Пламя свечи, ложась на морщинистую кожу жидким розоватым золотом, преобразило ее лицо, сделало взгляд непередаваемо выразительным. Словно осветило не лик, а душу. Вокруг головы старой голландки мягко смыкался полог коричневато-коньячного сумрака. Его бархатные складки, как кулисы, висели над этим полыхающим овалом.

В бредовом угаре, когда мысли вращаются, как белье в стиральной машине, только с мучительной медлительностью, Егор стал вспоминать, что же это за картина. Название все никак не давалось ему, и он бросил это занятие. Он повернул голову и увидел хлопочущего у стола Митрича. Тот сосредоточенно что-то мешал, толок, пересыпал из крынки в крынку. Потом поставил приготовленную смесь, разведя ее в небольшом количестве горячей воды, на печь и, помешивая, тихо запел. Когда отвар был готов, он принес с лежанки в углу еще одну подушку, предварительно взбив ее, и подложил Егору под голову. Потом обмотал кружку вафельным полотенцем, сел на табурет рядом с кроватью и поднес кружку к губам Егора.