Сегодня здесь только усталый бармен полировал и без того чистые стаканы, одинокая женщина с длинными нечесаными желто-серыми волосами курила и глядела на собственное несчастное лицо в зеркале за баром да сидел Финч в дальнем конце узкой длинной стойки, вдали от двери, но лицом к ней, чтобы видеть всех, кто входит. Кара думала, что эта его привычка – он всегда наотрез отказывался сидеть спиной к двери в любом заведении – растет из опасной паранойи, напоминает поведение преступника или бойца мафии. Он никогда не спорил и не пытался объясниться, но был рад, что они расстались к тому времени, когда он вернулся из Ирака, потому что она укоренилась еще сильнее. Он ей не признавался, что это опасение – искусственное, перенятое из какого-то гангстерского фильма, где один персонаж рассказал, что не желает сидеть спиной к двери потому, что так ухлопали одного из его друзей. Финчу нравился этот фильм, хотя он мало что помнил и поэтому втайне оправдывал свою осторожность здравым смыслом в мире, полном незримых опасностей. Теперь же поддельная паранойя мутировала, стала настоящей. Теперь он сидел лицом к двери, потому что боялся, что в любой момент в нее ворвется что-то опасное.

Например, женщина в абайе, со шрамом-улыбкой на лице, руки которой опускаются к талии, к проводам…

Облокотившись на стойку, он поднял руки к лицу и стер воспоминания о крови и дыме. Он до сих пор чувствовал их на коже – они смешались с запахом страха и пристали к нему навечно. Когда наконец опустил руки, почувствовал, что женщина в другом конце бара смотрит в его сторону, а справа, между дверью и Финчем, кто-то пошатывается.

– Как жизнь? – спросил мужчина и улыбнулся. У него были короткие светлые волосы, молодое загорелое лицо и хмель в голове – глаза покраснели, одежда от Abercrombie & Fitch помятая, рубашка навыпуск. Финч принял его за последнего выжившего в мальчишнике или странника из какой-нибудь общаги, где закончился праздник, из-за чего пришлось искать любой другой повод проявить свою незрелость. На стойке лежала до странного женственная рука с деликатными пальчиками – казалось, последняя помеха для неизбежной встречи тела с полом.

Финч кивнул и вернулся к выпивке. С ними в баре была только женщина, и, учитывая отсутствие у нее эстетических достоинств в глазах студента, он ждал продолжения пустого разговора. И не был разочарован.

– Че ты злой какой-то, – сказал парень. – Слышь, веселей! – он провел рукой по локтю Финча. – Вечер только начинается!

Финч его проигнорировал.

Материализовался бармен.

– Чем могу помочь? – спросил он у не стоящего на ногах парня.

– Есть самбука?

– Нет.

Финч с удовольствием отметил бутылку самбуки на полке позади бармена.

– Ну епта, давай пива тогда. Только чтоб похолоднее, лады? – он засмеялся и повернулся к Финчу. – Три холодильника и ноль холодного пивка. Пришлось водку хлестать. Водку. Русская моча, друг.

И снова Финч промолчал, надеясь, что через хмельную вату в мозгу собеседника дойдет, что он не в настроении для компании, по крайней мере, такой. Но парень придвинулся еще ближе, так что Финч чувствовал его дыхание. Он когда-то слышал, что водка после употребления не оставляет запаха, благодаря чему стала любимым напитком яппи наряду с джином. Но от парня ею просто разило, и это подтверждало его теорию о том, что говорить, будто какой-либо алкоголь не имеет запаха, – все равно что утверждать, будто никто не почувствует запаха, если обоссаться в резиновых трусах.

– Ты че, с войны, что ли? – спросил студент. Удивленный наблюдательностью, Финч взглянул на него.

– Да. Было дело.

– Так и понял.

– Как? – спросил Финч.

Он пожал плечами.

– Ты не первый контуженый, кого я седня встретил. У второго даже ног не было. Сказал, оторвало в… – Он напрягся, чтобы вспомнить название, но сдался и отмахнулся. – Ну, там.

Финч ощетинился.

– Как ты меня назвал?

Появился бармен и сунул под нос студенту «Бадвайзер». На бутылке еще были капли льда. Тот одобрительно кивнул и бросил десятку на стойку.

– Плюс ко всему, – продолжал он, забыв про вопрос Финча и тон, с которым тот его задал, – у меня там старший брательник был.

– В Ираке?

– Ага.

Финч представил типаж: бунтующий и сознательный богатей, которому не терпелось доказать, что он стоит больше, чем его через пару десятков лет оценит «Форбс», не терпелось показать равнодушному отцу, что он взрослый человек и не боится выйти за пределы защитного пузыря, который обеспечивали деньги семьи. Жертва богатства станет жертвой войны, так или иначе.

– Я его не понимаю, – говорил студент. – Ему это на хера, понимаешь, да. Там и так хватает чуваков в борьбе за правое дело. Без обид.

– Ничего, – соврал Финч. Его представление о том, каким безразличным и эгоистичным может быть общество, только усилилось вдали от него. Современная молодежь, да и многие родители даже не представляли, что готовит их детям мир, не могли измерить зло, пронизавшее реальность и растлевающее наивных.

Со скрипом открылась дверь, и вошел высокий, хорошо сложенный черный мужчина. На нем были красный свитер Университета Огайо, голубые треники и кроссовки – хотя его нельзя было принять за футболиста, и слишком широк в плечах, чтобы сойти за баскетболиста. Голова бритая, в ухе сверкнул золотой гвоздик. В правой руке он держал большой коричневый конверт.

– О, – сказал студент. – Глянь, какой Суровый Билли.

Финч ухмыльнулся. Хотя опасливость в интонации студента, несомненно, брала начало в стереотипном представлении о мужчинах крупнее его, она звучала бы заметнее, знай он, насколько прав. Хотя человека в дверях звали не Билли, «Суровый» попало прямо в точку.

Финч откинулся на стуле, чтобы его не загораживал студент. Черный тут же его заметил, и его губы расплылись в обаятельной улыбке, обнажая идеально ровные белые зубы. Он ткнул пальцем в сторону кабинок вдоль противоположной от бара стены, и Финч кивнул.

– Твой друг? – студент казался разочарованным.

– Ага.

– А.

Финч схватил свое пиво и направился к кабинке на полпути к выходу. Достаточно далеко и от дверей и от студента, чтобы остаться наедине, если, конечно, тот не решит присоединиться к разговору. Финч надеялся, что обойдется. Не то Суровому Билли придется оправдать только что полученное имя, которое ему бы даже понравилось, ведь оно бесконечно лучше его неуклюжего настоящего: Честер «Бо» Бомонт.

– Апельсиновый сок, если есть, – сказал Бо бармену и повернулся к нему спиной, облокотившись на стойку и оглядывая Финча, который сел в кабинку. – Ну, и как мы до такого докатились?

– Эй, мне здесь нравится.

– А я не про место, – он показал взглядом на студента, который тут же отвернулся и что-то пробормотал в пиво.