class="p1">Пержу недовольно поморщился. Ему неприятно было само упоминание о сегодняшнем совещании. Он ненавидел немцев. Прежде всего за то, что они бесцеремонно относятся к румынам. Даже в Румынии обнаглели, словно завоеватели. Захватывают себе лучшие куски. И здесь, в Транснистрии, тоже. Но еще больше Пержу ненавидел русских белогвардейцев на румынской службе. Сегодня его пуще всего оскорбило именно то, что Гинерару упомянул его, отпрыска знатной румынской фамилии, рядом с Ионеску, этим подонком, подобранным на галатской свалке.

— Так чем же вас так очаровали немцы? — скрывая неприязнь, холодно спросил Пержу.

— Наоборот, — будто извинился Ионеску, поняв, что неосторожно задел больную струнку шефа жандармов. — Я хочу доказать, что мы предвосхитили директиву гестапо об институте провокаторов среди партизан.

— Вы завербовали агента среди катакомбистов?

— Да.

— На что способен этот человек?

— Мы его изучаем. Но он жадный… Жадные способны на многое.

Пержу задумчиво побарабанил пальцами по столу.

— Я знаю, на что вы рассчитываете, Ионеску, — лукаво и хищно улыбнулся шеф жандармов. — Я обещаю, что это будет соответственно оценено Бухарестом. Особенно, если вы добьетесь реальных результатов… Я охотно выпью рюмку за ваш успех.

Курерару вошел без стука. По нервно вздрагивающим губам под тонкими усиками нетрудно было догадаться, что он очень взволнован. Но Ионеску не заметил этого.

— Покажите-ка дело Садового, господин майор, — довольно потирая руки, распорядился он.

— Показывать дело бесполезно, господин полковник, — доложил Курерару. — Агент Садовой убит.

— Как убит?! — вскочил со стула Ионеску.

— Сегодня, в десять утра, труп Садового обнаружен у него на квартире. Из груди и живота извлечены две пули от револьвера системы Браунинг. Больше из него ничего не выжать…

Пержу тоже поднялся с кресла. Он рывком схватил со стола фуражку и перчатки, не прощаясь, крупными, тяжелыми шагами направился к двери:

— Не сумели… Ш-шакалы…

Звук сильно хлопнувшей двери заглушил последнее слово, произнесенное разъяренным Пержу, но Ионеску и Курерару то слово слишком хорошо было знакомо.

…Шакалы из Галаты! И на совещании и сейчас напоминания о Галате больно хлестнули по самолюбию Ионеску и Курерару. Прошло более двадцати лет, как они вместе с тысячами белоэмигрантов сошли на пристань у Галатского моста и неуверенно ступили на стамбульскую землю. Валюты у Георгия Иванова и Ивана Кунина не было, а царские ассигнации и «керенки» уже ничего не стоили. Поначалу жили надеждами на скорый крах большевиков и победное возвращение домой. Но жизнь опрокинула эти расчеты и заставила подумать о пустом животе, об истрепавшихся казенных френчах: даже под горячим стамбульским солнцем голым ходить не будешь, а голод — не тетка, научит из песка веревки вить! Бывшие княгини и баронессы пошли официантками, губернаторы — поварами, генералы — швейцарами в кабаре да рестораны. Иванову и Кунину и вовсе пришлось туго — хоть с Галатского моста да в Босфор! Вот тогда-то румынская разведка и пригрела их. Вот тогда-то Георгий Иванов и превратился в Георгиу Ионеску, а Иван Кунин — в Иона Курерару.

Казалось бы, с тех пор немало дунайской воды утекло в Черное море и немало Ионеску с Курерару забросили шпионов и диверсантов через Днестр. Будто и пришлись они ко двору в сигуранце, а все же им нет-нет да и напоминали про Галату. Помните, дескать, чем обязаны своим хозяевам…

Оставшись вдвоем с Курерару, Ионеску крепко по-русски выругался и приказал поручить капитану Аргиру тщательно расследовать убийство Садового.

— Он уже занимался этим, шеф, — чуть наклонил по-румынски гладко причесанную голову Курерару. — Ничего утешительного не выяснено, тем более что убийство произошло во время бомбежки, а труп обнаружен только утром. Аргир склонен к версии, что Садовой убит уголовниками с целью грабежа.

— Ерунда! Эта версия всегда наготове у Аргира, когда он не может выяснить подлинных обстоятельств, — рассердился Ионеску. — Что нам известно о катакомбистах от Садового?

Курерару достал из сейфа папку с донесениями агента, осуществлявшего связь с Садовым, и положил на стол перед Ионеску, но тот брезгливо отодвинул ее одним пальцем.

— Вы мне еще предложите разговаривать с этим грязным доносчиком. Нет уж, увольте, копайтесь в этом сами, а мне доложите главное.

Из того, что успел Садовой донести в сигуранцу через агента, следовало, что в катакомбах действует отряд под руководством чекиста Бадаева, присланного из Москвы. Зовут его Павлом, раньше звали Владимиром, но, возможно, что и то и другое имя не настоящее. Петр Бойко, он же Антон Брониславович Федорович — хозяин городской явочной квартиры катакомбистов. У него в слесарной мастерской работает связной отряда Бадаева Яков Гордиенко…

— Немного, — с досадой заметил Ионеску. — Либо он мало знал, либо набивал себе цену.

— В своем первом письменном заявлении, — поспешил добавить Курерару, — Садовой сообщал, что в катакомбах ему бывать не довелось, Бадаев относился к нему с недоверием.

— Да, большевики пьяниц не любят и не верят им. Ну а чекисты тем паче. Немедленно займитесь этим хозяином мастерских, майор.

— Взять сейчас?

— Ни в коем случае.

Ионеску жестом приказал Курерару сесть и начал излагать ему свой план.

17. Бадаев выходит в город

А Бадаеву очень нужно в город.

Связь с группами подпольщиков в городе и в порту налаживалась. Вот только долго не было вестей от партизан из катакомб Молдаванки. Приходили разные сведения об этой группе. Одни сообщали, что она разгромлена фашистами, другие якобы видели подпольщиков в городе: ходят, дескать, свободно, видать, ушли из подполья, не выдержали. Бадаев не верил этому. Руководителей партизан он хорошо знал — чекисты, люди верные и опытные… А тут и центр запрашивает, давно нет связи с ними, выясните, сообщите… А связные приносят вести одну безрадостнее другой.

В первые дни февраля пришел старый горняк Кужель. Он всегда приходил неожиданно, неизвестно откуда, как дух подземелья. Пришел, подсел к Бадаеву, свернул цигарку душистого самосада, поправил рыжеватые, густо перевитые прокуренной сединой усы, вздохнул:

— Плохи дела, Павел Владимирович. Верные люди рассказали: замуровали фашисты партизан в тупиковых шахтах под Молдаванкой. Начисто замуровали.

Бадаев нервно затянулся сигаретой:

— Может, сведения ошибочны, Иван Афанасьевич?

— Нет. Верные, — покачал головой старик. — Старший штейгер рассказал. Мы с ним в катакомбы на сходки ходили в девятьсот пятом, здесь же партизанили в гражданскую, четверть века хлеб ломиком да пилой добывали. Я ему, как себе, верю.

— Может, он ошибся, может, не совсем замуровали?

Иван Афанасьевич недовольно поскреб прокуренными пальцами небритый подбородок.

— Ему все щели на Молдаванке ведомы. Говорит, сурчиной норы, паразиты, не оставили, все бетоном залили.

— А обходных ходов под Молдаванку нет?

— Был один через большекуяльницкие и кривобалковские катакомбы, да лет пять тому на одном участке